Царствие костей

Ложи предоставляли больше уединения, чем открытая галерея, их отделяла мелкая решетка и тяжелая бархатная портьера, висевшая вверху и опускавшаяся при помощи витого шнура с кисточкой.

Когда через пару минут Луиза начала приходить в себя, Сэйерс сказал ей:

— Извини, мне пришлось ослабить тебе корсет.

— Платье немного мало, — прошептала Луиза.

— Мой фрак тоже мне мал. Взял его напрокат, а сюда проник под видом официанта.

— Мы с тобой два жалких мошенника, — усмехнулась Луиза. Внезапно лицо ее оживилось. — Ослабил корсет, говоришь? А было время, когда ты стеснялся не только дотронуться до меня, но даже в глаза заглянуть.

— Ярмарочное житье кого угодно лишит стеснительности, — ответил он. — С год назад я выловил в реке трех совершенно пьяных и голых женщин. Спас их. Выпили и полезли купаться, на Рождество.

— Да? И что они делали в воде?

— Потом они заявили, что просто решили немного порезвиться, но, по моему мнению, тонули.

— Они отблагодарили тебя?

— Еще как. Сначала обложили такими словами, каких я и от грузчиков не слыхивал, а потом две из них пожаловались на меня своим мужьям — сказали, будто я к ним приставал. Хорошо хоть в суд не потащили — доказательств не было. Но ярмарку нашу из города все-таки выперли.

Луиза, вздохнув, опустила глаза.

— Если бы не я, ты бы продолжал спокойно жить дальше. Как бы я хотела заслужить твою любовь…

— Какая разница — старая жизнь, новая жизнь? — отозвался Сэйерс. — Ничто не стоит на месте. Ты считаешь себя потерявшей душу, но разве твой внутренний голос не говорит тебе обратное? Или ты не слышишь его?

Оркестр прекратил играть вальс и грянул патриотическую песню. Внимание присутствующих приковалось к сцене.

— Я сохранила имя Мари Д’Алруа вынужденно, поскольку оно вписано в документы, которыми собираюсь воспользоваться. По глупости я надеялась покончить с кочевой жизнью, осесть где-нибудь. Только роль Странника не позволяет этого сделать. Проклятие его и состоит в вечном перемещении с места на место, — сказала Луиза. — Роль Странника берешь на себя в момент ненависти к себе; и только когда он проходит, начинаешь сознавать, что зашел слишком далеко и обратного пути уже нет.

— Ошибаешься, есть. Один мой друг убежден — договор, подписанный Странником, есть только плод воображения. Настает день, и фантазия начинает таять.

— Что нам с того, Том? Мы дети нашего времени.

— Какого времени, Луиза? Ты — прошлого, а я — завтрашнего. Да, ты права, мы всего лишь пара жалких обманщиков.

Вспыхнула разноцветными огнями рампа, осветив живописное изображение. Зал зааплодировал. Сэйерс мельком взглянул вниз, увидел морские волны, корабли, и на одном из них — Наполеона.

Под нарастающий звук приветственных возгласов Луиза произнесла:

— Когда влюбилась в Джеймса Каспара, я отлично знала, что натура его испорчена. После его смерти я продолжала падать. Позднее ко мне пришло ощущение потерянной души.

— Потерянной для кого? — спросил Сэйерс. — Во всяком случае, не для меня. За все последние годы не было и часа, когда бы я думал о тебе как о пропащей.

— Я убила человека.

— Непреднамеренно. Не поверю, чтобы ты сознательно лишила его жизни. Луиза, назови мне хотя бы одного, кого ты убила, желая его смерти.

Она долго не отвечала. Взгляд ее был прикован к сцене, а лицо оставалось бесстрастным. Какие мысли блуждали в ее голове, о том Сэйерс не догадывался. Он не мешал ей думать. Внизу разворачивалась картина военных действий, в которые, помимо французской армии, была вовлечена и испанская. Внезапно над войсками взвилось гигантское знамя Соединенных Штатов, а под ним фигура воина. Оба символизировали непобедимый дух Америки.

— Мне известны условия игры, — продолжал Сэйерс. — И я знаю, как они умирали. Ты не стремилась их убить, но в твоем рискованном представлении случается и такое — ведь те, кто обращается к тебе, ищут удовольствий в страданиях и боли. Следовательно, они и принимают на себя все последствия.

— Том, — возразила Луиза, — я уже сказала тебе, что полюбить тебя не могу. Во мне погибла сама способность любить. Хотела бы я, чтобы между нами все сложилось не так. — С этими словами она посмотрела на него, и он понял значение ее взгляда.

Хотя Сэйерс никогда никого не любил, кроме Луизы, он не чурался женской компании, охотно участвовал в пикниках, частенько заканчивавшихся постелью.

— О чем ты? — спросил он, ожидая подтверждения своей догадке.

Она прикрыла глаза, вспоминая.

— Есть страсти не греховные, а естественные, славящие Бога и избранный нами путь во имя его, — медленно произнесла она и открыла глаза.

— Прямо здесь? — спросил он.

— А почему нет?

— Но, Луиза, я не хотел бы…

— Что здесь плохого?

— Мне кажется, ты ничего ко мне не чувствуешь.

— В том-то и состоит моя беда, но это ничего. Важно то, что никто и никогда не любил меня так, как ты. А что я чувствую, я и сама не знаю.

На сцене актер в образе Джеймса Монро, держа в руках свиток договора, выразительно зачитывал его. Луиза встала и, дернув за шнур, опустила бархатную портьеру, расправила ее по всей ширине ложи, скрывая ее от всего театра. Громадный зал внезапно уменьшился до размеров крошечного приватного кабинета. Сделалось темно. Узкая полоска света проникала в ложу снизу, оттуда, где портьера не касалась пола, да из щели, образованной неплотно закрытой дверью.

Она стояла у портьеры, словно тень в царстве теней.

— Подожди, — прошептал Том. Встав с кресла, он направился к двери, прикрыл ее и задвинул изящную позолоченную щеколду.

Затем Сэйерс повернулся к ней.

— Луиза, ты знаешь, я ни в чем не могу отказать тебе, но если ты собираешься всего лишь вознаградить меня, то уж лучше я пойду отсюда.

— Том, — позвала она. — Не вознаградить тебя я хочу, а возродиться с твоей помощью, ведь ты же сам говоришь, что душа моя еще жива. Сделай так, чтобы я поверила в это. Верни меня к жизни. Кроме тебя, никто не сумеет мне помочь.

Луиза сбросила на пол перчатки, расстегнула крючки взятого напрокат платья.

— Развяжи вот тут, — попросила она.

Едва сдерживая дрожь, он развязал бретельки, и рубашка, скользнув по телу, опустилась на лежащее вокруг ног платье.

— Сколько лет я мечтал об этой минуте, — произнес Сэйерс.

— Я знаю, — ответила Луиза.

Сэйерс стянул с себя фрак, так быстро, что швы под рукавами затрещали. Из коридора донеслись тяжелые шаги. Затем кто-то постучал в дверь, толкнул ее. Послышались приглушенные голоса, но вскоре все стихло.

— Тебя не смущает моя татуировка? — спросил Том. — По глупости сделал в юности.

— Достаточно разговоров.

Сэйерс начал было рассказывать Луизе об обращении к пожилому китайцу с просьбой вытатуировать на руке ее имя, но тот слишком плохо знал английский и написал одну букву неправильно, как вдруг потерял дар речи, когда увидел, что она, сняв с себя последнюю одежду, предстала перед ним совершенно обнаженной. Луиза протянула руки и шагнула к нему. Во мраке ложи тело ее отливало лунной белизной. Ему вдруг показалось, что все ее движения рассчитаны, а она отлично сознает, какой эффект они произведут на него, но мысль эта исчезла так же внезапно, как и появилась. Он смотрел на нее будто завороженный.

Пол ложи, очень жесткий, сделанный из массивных досок, пах свежей краской.

Но что это сейчас для них значило?

Глава 46

Себастьян Бекер зашел в салун на углу Тулуз-стрит и Бурбон-стрит пропустить кружку пива и послушать пианиста, но местечко выбрал, как он вскоре понял, не самое презентабельное. Одиноко сидевшие в ресторанной части женщины явно выставляли себя напоказ. Себастьян догадался, что попал в тайный бордель. Догадка вскоре подтвердилась — к двум женщинам подошли мужчины и после короткого разговора повели их по лестнице наверх. Минут через пять к нему приблизился разносчик и предложил купить пару книжонок скабрезного содержания с картинками. Себастьян отказался, быстро допил пиво и вышел, оставив на стойке десять центов.