Veritas

– А где господин шорист? – обеспокоенно спросил Пеничек.

– Он бежал по направлению к Дунаю, – ответил я и попросил сопровождать меня. – Мы должны как можно скорее поспешить ему на помощь. Его преследовал другой человек. Как ты нас нашел?

– Я услышал выстрелы из пистолета и понял, что вы в опасности. А потом пошел по вашим следам в снегу, – сказал он, когда мы продолжили путь. – Но где же Христо?

Когда я рассказал ему все, Пеничек побледнел от ужаса. Мы шли к тому месту, где я расстался с Симонисом.

Мы не обнаружили следов моего помощника. Потратив на поиски некоторое время и сильно переживая, поскольку ничего не нашли, мы, кроме того, вынуждены были опасаться, что убийцы Христо могут опять сесть нам на пятки. Я почти совсем замерз и молился, чтобы не отморозить пальцы на ногах.

Наконец мы добрались до небольшого причала на реке Донауканал, что протекает между Пратером и островом Мель. Несколько лодок для перевозки людей и животных лежали в прибрежном песке, в двух шагах от воды. Симониса не было и следа. Едва мы собрались повернуть обратно, как услышали приглушенный крик:

– Господин мастер!

– Симонис! – Я бросился ему навстречу.

Он спрятался под перевернутой лодкой и использовал ее как панцирь черепахи.

– Этот жалкий тип преследовал меня до последнего, – рассказывал он, с трудом переводя дух от страха и усталости. – Я уже был уверен в том, что он вот-вот найдет меня, но затем он, должно быть, увидел вас. Он пошел туда, – указал он примерно в том же направлении, где скрылся и мой преследователь.

– Они опять объединились, чтобы вместе выйти из Пратера, – заключил младшекурсник. – Конечно же, они не станут идти в ту щель, которой пользовались мы.

Я сообщил Симонису о том, как Пеничек спас мне жизнь.

– Вы ранены, господин мастер? – спросил мой помощник.

Я подробно поведал ему о том, что произошло, и показал шахматную доску несчастного Христо и погнутую пулей железную пластинку.

– А теперь идемте обратно, пока те двое не передумали и не объявились снова, – настоял я.

И опять наши тени промелькнули по снежным лужайкам Пратера, оставив только три пары следов. Ботинки бедного Христо, которые должны были мерить снег вместе с нашими, уже безжалостно терзал клювом ворон.

20 часов, трактиры и пивные закрывают двери

– Насколько важен Ландау, можно понять, если взглянуть на карту, – сказал Атто, рисуя в воздухе своими старыми костлявыми пальцами силуэт Европы.

Вернувшись на Химмельпфортгассе, я испытал жгучую потребность поговорить с аббатом Мелани, рассказать ему о событиях, получить утешение и совет, но больше всего мне хотелось посмотреть ему в глаза, чтобы увидеть его реакцию на мои слова. Я хотел понять, не стоит ли Атто за смертью Христо или же шахматист, как и его товарищ Данило, был вынужден поплатиться жизнью за свое опасное занятие.

Поэтому я, с забрызганным грязью лицом, наполовину замерзшими конечностями и мыслями все еще о молодом болгарине, в смерти которого, возможно, был виновен исключительно я, постучал в двери Атто.

Мне открыл племянник. Лицо его было опухшим, голос хриплым, его сотрясали приступы сильного чихания. Его постигла жестокая простуда.

Он с удивлением отметил мой странный вид, а также поздний час. Мелани уже был в постели.

– Простите, пожалуйста, синьор Атто, – начал я, – я же не знал, что…

– Не беспокойся. Я лег только из скуки. Что еще остается старому слепому человеку, живущему в монастыре, кроме как ложиться спать с петухами?

– Если вы желаете отдохнуть, то я уйду…

– Напротив. Я уже велел искать тебя. Эта проклятая графиня Пальфи: я приказал весь день следить за ее дверью, но все напрасно. Может быть, она и любовница императора, но ведет жизнь монахини. Не сравнить с Монтеспан… Поистине добродетельны эти австрийцы, даже прелюбодеи! Добродетельны и скучны.

– Синьор Атто, у меня плохие новости. Христо Хаджи-Танев, еще один товарищ Симониса, мертв. Его ударили ножом, а потом утопили в снегу.

Я рассказал ему об ужасных событиях в Пратере, а также о том, как сам едва избежал смерти. Он слушал меня молча. Ничего не понимая, Доменико крестился, слушая мой рассказ, и бормотал что-то вроде того, где они оказались: в Вене или в аду.

В конце Атто спросил меня:

– Как была фамилия у этого Христо?

– Хаджи-Танев.

– Ха… как?

– Произносится Хаджитанев, он был болгарином.

Мелани иронично поднял брови, словно желая сказать: «Так я и думал».

– Значит, наполовину турок, – презрительно заметил он.

– Как это? – удивился я.

– Вижу, ты настолько же несведущ в географии, как и в истории. Болгария на протяжении четырехсот лет живет под османским игом, она является частью Румелии, как называют турки европейскую часть своей империи.

От удивления я замолчал. Получается, Христо был подданным Блистательной Порты.

– А как он зарабатывал себе на жизнь? Случаем, не испытывал склонности к опасным занятиям?

Заданный столь предвзятым тоном вопрос сбил меня с толку.

– Он был шахматистом. Играл на деньги.

Атто Мелани молчал.

– Я знаю, что профессиональные игроки рискуют, – добавил я, – но снова был убит товарищ моего помощника, и – какое совпадение – тоже как раз в тот миг, когда мы собирались с ним встретиться. Кроме того, его убийцы стреляли в меня. Зачем им Делать это, если смерть Христо не связана с турецким агой?

– Все очень просто. Потому что они опасались, что ты их видел. Может быть, они были из тех кругов, кто играл с Христо в шахматы, и хотели остаться неузнанными. Почему ты задаешь столь глупые вопросы?

– Может быть, у меня и глупые вопросы, но вы кажетесь не очень потрясенным смертельной опасностью, которой я совсем недавно подвергался.

– Послушай, что касается смерти человека из Понтеведро, то здесь, полагаю, нет никаких сомнений в том, что это было сведение счетов. И Хаджи-Танев умер потому, что сделал неверный шаг, или, точнее сказать, неверный ход. Смотри, не делай и ты неверных ходов. О тебе я горевал бы совершенно искренне, но тот, кто сам виновен в своем несчастье, пусть оплакивает себя сам.

– Вам действительно больше нечего мне сказать?

– Мне – нет. Но если ты непременно хочешь найти виновного, то посмотри в зеркало: все, кто встречаются с тобой, умирают, – подытожил он со злобной ухмылкой.

Я не стал спорить. Новость о том, что Христо был османом, наполнила мою грудь сомнениями. Кроме того, этот злобный аббат продолжал отказываться воспринимать смерть молодого студента всерьез, и в результате моей настойчивости он еще больше замыкался в себе. Однако я слишком устал, чтобы думать об этом.

Пока Атто с помощью Доменико и слуги сел на постели, я вынул из сумки платок, чтобы вытереть им лицо. При этом на пол упала серебряная монета, которую Клоридия взяла во дворце принца Евгения.

– Что это такое? – тут же спросил Атто, нахмурив брови и глядя в моем направлении.

Я с удивлением рассматривал его странный взгляд.

– Моя слепота ночью несколько отступает. Заслуга терминалии, отвара, который называют hicra picra, [57]и того обстоятельства, что я в любую погоду сплю с босыми ногами, – оправдывался он. – Как бы там ни было, что это только что был за звон?

Он ощупью пытался найти на ночном столике свои черные очки, которые ему торопливо подал племянник, и сел. Я рассказал о тех обстоятельствах, при которых Клоридия обнаружила этот предмет, и положил его ему на ладонь.

– Интересно. – Он взял его и, казалось, принялся старательно изучать монету кончиками пальцев.

– Но садись же рядом со мной, на постель. И опиши как можно точнее, что здесь выгравировано, – попросил он.

Я описал ему обе стороны монеты и прочел надпись.

– Ландау 1702, 4 ливра? – с улыбкой повторил он. – И Савойский держал ее в руках во время аудиенции аги? Так, так.