Противоядие от алчности

Он был явно не в себе. Она узнала его; он нередко ездил этой дорогой, и она никогда не видела, чтобы он пил в одиночестве. Она опустила кувшин.

— Приветствую вас, сеньор, — сказала она. — Вы больны? Да вы на себя не похожи.

Он поднял голову и безучастно посмотрел на нее.

Она приложила ладонь к его лбу и щекам. Они горели. Она быстро оттянула его тунику и осмотрела верхнюю часть груди в поисках сыпи или иных отметин. Ничего подобного не было. Он прижал одну руку к животу и, не говоря ни слова, кивнул головой.

— Иди сюда, Жоан, — резко сказала она сидевшему неподалеку крупному парню. — Гонцу нездоровится. Ты и По, помогите ему добраться до комнаты наверху. Да поживей! — Она проследила, чтобы они выполнили ее приказ, а затем поискала глазами мужа. — Позаботься о комнате, ты, ленивый пес, — сказала она, и в ее голосе послышалось скорее озабоченность, чем раздражение. — Гонцу нехорошо. Посмотри, что с ним.

— Но…

— Ты что, хочешь, чтобы он здесь помер? Пользы нам от этого будет немного. Кроме того, он всегда был спокойным, жизнерадостным господином, и платил без разговоров. Я сделаю для него все, что в моих силах.

Она взяла воду, полотенца и бренди, приказала, чтобы помощница по кухне принесла немного бульона, захватив свечи и фонарь, и быстро поднялась по лестнице.

Страдания гонца усиливались, началась лихорадка. Жена трактирщика делала все, что было в ее силах, но смоченная холодной водой ткань, бульон и бренди ему не помогли. Некоторое время он, казалось, дремал, но затем широко открыл глаза.

— Приведите священника, — сказал он. — Во имя Господа, женщина, пожалуйста, приведи священника. У меня здесь есть серебро…

— Оставьте серебро себе, — резко сказала она. — Я не возьму за это деньги. — У нее было не так много примет, но эта была одна из них. Требовать деньги у умирающего за то, чтобы привести священника, — она была уверена, что это сулит ужасные несчастья. Кроме того, ей это не составляло труда. — Внизу есть монах, — сказала она. — Я лучше приведу его, пока он еще держится на ногах и способен понимать, что вы говорите.

Она подошла вовремя. Монах как раз поднимал четвертый стакан вина и собирался осушить его, намереваясь таким способом забыть о своих неприятностях, когда она протянула руку и выхватила у него стакан.

— Отец мой, — сказала она. — Наверху лежит умирающий, которому очень нужен священник.

Он посмотрел на нее снизу вверх с выражением глубокого горя, но встал, стряхнул пыль со своего серого одеяния и собрался.

— Веди меня к нему, — сказал он с заметным достоинством.

Он ополоснул лицо и руки холодной водой, вытер их и сел у кровати, чтобы предложить всю возможную помощь и утешение умирающему человеку, который то бредил, то ненадолго приходил в себя, то рассуждал ясно, то не понимал, где он. Жена владельца гостиницы отступила в дальний угол — компромисс между вежливостью и любопытством, и села там, довольствуясь тем, что может немного отдохнуть от работы.

Некоторое время слушалось только тихое бормотание священника и гонца, и женщина заснула. Она спала, когда брат Норберт обратился к ней.

— Оставьте нас ненадолго, добрая женщина, — сказал он.

Когда комната опустела, умирающий прошептал:

— Я готов любому рассказать о своих грехах, но это — совсем другое дело.

— Нечто худшее? — мягко спросил монах.

— Нет, — сказал он и остановился, чтобы отдышаться. — Обвинение. Священное обвинение, отец. Наклонитесь ближе, я скажу вам это на ухо.

Тот наклонился, приблизив свое ухо ко рту умирающего.

Когда монах позвал жену трактирщика, умирающий уже находился при последнем издыхании. Монах встал, но лежащий человек протянул руку и схватил его за рукав.

— Отец, поклянитесь, что вы сами передадите ему это. Вы можете взять мою лошадь. Она небольшая, серая.

Лицо монаха, все еще красное от вина, начало сильно бледнеть, пока не сравнялось цветом с лицом умирающего.

— Поклянитесь.

— Клянусь, — нерешительно сказал он.

— Помолитесь за меня.

Монах снова тяжело сел на стул и положил руку на грудь умершего.

Когда все разошлись — некоторые по домам, а путешествующие по комнатам, надеясь спокойно заснуть в своей постели, брат Норберт остался в таверне. Он сидел возле угасающего камина, поставив перед собой свечу. Он вынул из сумки бумагу, перо и чернила и начал, не отрываясь, писать уверенной, привыкшей к этой работе рукой, пока не заполнил два листа. Время от времени он останавливался, размышляя. Он быстро перечитал написанное, сделав несколько небольших поправок. Затем он аккуратно и плотно скрутил свиток и беспомощно огляделся. У него не было воска. Единственная стоявшая перед ним свеча была сальной, а жир для печати не годится. Тогда он вытащил из своей сумки длинную ленту и обмотал ею листы. Затем он сунул руку в рукав и вытащил обернутый в кожу пакет с красной печатью. Он попытался приподнять край, чтобы вставить письмо внутрь, но затем передумал. Он спрятал пакет обратно в рукав, а письмо сунул за пояс. Затем собрал все свои вещи и отправился в конюшню, чтобы найти серую кобылу гонца.

С первыми лучами рассвета жена владельца гостиницы посмотрела на мертвеца, лежавшего на кровати, зевнула, пробормотала «Отче наш», перекрестилась и покинула его, считая, что теперь, когда рассвело, его душа в безопасности. Только она отправилась на кухню, Гонсалво и Родриго вошли в тускло освещенную комнату, где лежал умерший. Гонсалво распотрошил сумку посыльного, вывалив содержимое на скамью.

— Смена белья, — сказал он, — теплый шерстяной капюшон и прочая мелочь.

— Те документы и не должны лежать вместе с его имуществом, — резко заметил Родриго. — Они будут в сумке с официальными документами. Такие вещи держат при себе.

Мужчины тревожно посмотрели друг друга. Затем Родриго подошел к кровати и провел рукой под матрацем и в складках постельного белья, а затем обыскал тело. Почти сразу он выпрямился, держа в руке довольно большую запечатанную сумку. Он вручил ее Гонсалво, а затем очень осторожно уложил руки мертвеца, придав им необходимое положение. Он расправил постельное белье, подхватил свой мешок и, не глядя на своего спутника, отправился на конюшню.

Из окна гостиницы, выходящего на конюшню, за их передвижениями наблюдал элегантный молодой человек.

Двое мужчин проехали пару миль в сторону Жироны, после чего остановились на обочине.

— Я скоро буду вынужден оставить вас, дон Гонсалво, — произнес Родриго. — Давайте посмотрим, что там было.

Гонсалво спешился и отцепил сумку посыльного от седла. Он сел на большой валун и тяжело вздохнул.

— Эта ночь показалась мне слишком утомительной, дон Родриго, — сказал он. — Я уже не так молод, как вы.

Родриго присел перед ним на корточки и открыл сумку. Он просмотрел ее содержимое, а затем огорченно бросил на землю. Там лежало несколько дюжин различных бумаг — письма и прочие документы. Они распечатывали по очереди каждый пакет, внимательно прочитывали его при свете дня и отбрасывали в сторону. Гонсалво взял последний и развернул его.

— Что это?

— Кажется, письмо, — тупо произнес он. — Наших бумаг здесь нет. Ни одной.

— Чтобы дьяволы взяли этого проклятого гонца, — сказал Родриго. — Он же говорил той распутной девке, служанке из предыдущей гостиницы, что везет их. Бедняга, на вино голова у него была крепкая, но женщины всегда были его слабостью.

— Возможно, кто-то взял их прежде, чем мы смогли туда войти, — заметил Гонсалво.

— Вполне вероятно, — сказал Родриго. — В конюшне не было его кобылы. Только один человек мог… — Он замолк, заслышав приближающийся равномерный перестук копыт.

— Смотрите. Это молодой господин Фортунат, — сказал Гонсалво.

— Да, это я, — сказал молодой человек. — А что это вы сидите у дороги посреди разбросанных документов и пергаментов?

— Мы позаимствовали сумку гонца, — сказал Гонсалво.