Тайна Шампольона

ГЛАВА 18

МЫ ВОШЛИ В ГАЛЕРЕЮ ВЕРО-ДОДАР…

Мы ВОШЛИ в ГАЛЕРЕЮ Веро-Додар. Август 1830 года. 16-е число. Полдень. Я помню, какая жара стояла тогда в Париже. Помимо того что я обожал эти изящные крытые пассажи вдоль садов Пале-Руайаля, галерея, вероятно, оставалась единственным местом на земле, где еще можно было найти свежий воздух. Сухой ветер с Сены овевал Лувр и прорывался в галереи, где зимой и летом температура не менялась. Умеренный и сдержанный климат походил на местных жителей, продавцов книг и афиш. Здесь был мир книготорговцев, таких же, как мой отец.

Да, я любил эти крытые галереи и знал, что там мы найдем покой, в котором я так нуждался, дабы продолжать расследование.

Я встретился с Шампольоном в Лувре. Точнее, в кабинете смотрителя Египетского музея. Высокие окна выходили в сад Тюильри, сквозь них было видно, как мучается природа. Деревья изнемогли от жажды. Желтые сухие листья съеживались на земле. Сухой воздух подбрасывал их и смешивал с пылью. Сад был пустынным, словно забытым и мертвым, но не только зной был тому причиной.

Тюильри, резиденция правителей, будто застыла. Июльская революция 1830 года, Три Славных Дня, [189] будили хорошие и плохие воспоминания. Надежда для одних; страх для других. Мне, познавшему настоящую революцию, революцию 1789 года, эти Славные Дни казались какой-то перевернутой картиной. В 1789-м государственный переворот шел снизу, от народа. В 1830-м Карл X [190] сделал все, чтобы свергнуть короля. Но этим королем был он сам. Он не желал больше конституционной монархии, определенной Хартией 1814 года, [191] которую приняли по рекомендации Талейрана после падения Наполеона. Хартия восстановила монархический строй, в котором полномочия короля оставались выше полномочий Палаты депутатов, члены которой избирались всеобщим голосованием. В отличие от моего друга Орфея, я никогда не любил политику. Проще говоря, эта тема меня утомляла. Несмотря ни на что, мне кажется, конституционная монархия, предусмотренная этой Хартией, пыталась предохранить нашу страну от авторитарной, неограниченной и личной власти.

После революции это было внове. Но, очевидно, в политике справедливая середина (равновесие) — искусство, для всех крайне трудное. Возможно, оттого Карл X и возжелал все изменить. Ему казалось, что неуправляемо самое главное: конфликт его собственной власти с суверенитетом народа, который представляла Палата депутатов. И тогда он решил разогнать эту Палату, потом изменить избирательный закон в пользу крупных собственников и, в довершение всего, положить конец свободе печати. Он принял эти решения 25 июля. В тот же день началось восстание, и он пал. Вот и ответ на вопрос, у кого власть — у народа или у короля. По крайней мере, так я видел то, что положило конец Реставрации. 2 августа Карл X отрекся от престола и был вынужден отправиться в ссылку. Его место занял Луи-Филипп. Но остались ли мы при монархии? Картина вышла очень запутанная, и отнюдь не жгучий августовский воздух был в этом виновен.

Эти события лишний раз подтвердили, что легитимность, основа власти, есть существенная забота правителей, и я понял, что власть всегда ищет любые средства не только для того, чтобы эту легитимность заполучить, но главным образом для того, чтобы ее сохранить. В конечном итоге история Трех Славных Дней — логическое следствие всех старых режимов. Падение любого могущественного правителя объяснялось отсутствием уверенности. В конечном счете и Наполеон не избежал этого общего правила, но, в отличие от многих, он понял это еще до начала своего правления. В то время, когда он еще только был провозглашен Консулом, он уже раздумывал о легитимности, которая обеспечила бы ему наследование. Он доверился Моргану де Спагу, а тот, в свою очередь, рассказал об этом нам после нашего возвращения из Египта.

4 декабря 1802 года Наполеон выбрал наследственную монархию. Наилучшее ли это решение, если знать, что подобный вид легитимности, поставленный Королем-Солнцем в самый центр мира, был потом обезглавлен? «Император всех французов» — тоже всего лишь титул. Просто объявить о нем публично, то есть «провозгласить» — недостаточно.

Оставался первостепенный вопрос: как обосновать свою власть?

«Я лучше других изучил средства, которыми пользуются люди, дабы утолить свою жажду власти. Я знаю историю завоевателей. Я анализировал их успехи и неудачи, измерял ошибки, неизбежно связанные со славой».

Эти слова Бонапарт произнес 24 декабря 1798 года недалеко от Суэца и Фонтана Моисея. Они позволили нам думать, будто он продолжает тешить себя надеждой найти в прошлом фараонов власть, обеспеченную некоей высшей силой и снабженную достаточной легитимностью, чтобы противостоять актам насилия, которыми он сам пользовался. Карл X не примирил меня с честолюбием политиков, но привел меня к Наполеону. Продолжал ли тот все свое правление упрямо искать средство, что позволило бы сделать несомненным его самопровозглашение императором? Точнее, вынудило бы к провозглашению его самодержцем. Заставило бы других признать его владыкой. Но каким образом?.. Править от чужого имени, чтобы править безраздельно? Эта идея походила па тонкость и хитрость Макиавелли. [192] Наполеон — не Карл X: для Наполеона не существовало невозможного. И вот тут Сегир, вероятно, мог меня просветить.

Во время Трех Славных Дней повстанцы захватили музей Лувра. Смотритель его египетского раздела рвал и метал. Ущерб был очень серьезен…

— Я был на их стороне… Я поддерживал их мятеж. Почему они так поступили?

Список повреждений в египетских коллекциях казался Шампольону чрезмерным.

— Я еще столько должен сделать.

Он боролся со своим унынием.

— У меня предложение, которое все уладит. Бросьте эту муравьиную работу и пойдемте на улицу.

— Я думал, вы захотите поговорить со мной немедленно…

— Мы поговорим на ходу.

— Идти? Но мы же расплавимся от жары…

— А вот и нет. Там, куда я вас поведу, царит свежий ветер. Там нам будет в сто раз лучше, чем в этой банке…

— Где же он, этот ваш рай?

— Недалеко. Через пять минут мы войдем в галерею Веро-Додар. Если нам хватит храбрости, дойдем до сада Пале-Руайаля. Если будет очень жарко, сможем укрыться в галерее Вивиенн. А если боитесь расплавиться, у меня есть идея…

Почему бы нам не дойти до «Матери Семейства», [193] этой превосходной кондитерской? Там продают лед — вам понравится его вкус. Лед, политый земляничным сиропом, изготавливается, как мне объяснили, из превосходного снега Юрских гор, который хранится в специальных камерах без света. Говорят, этот снег, превращенный в лед, поставляется каждый день, завернутый в солому… С ним обращаются очень бережно, с этим льдом. Можно бросить его в стакан воды, смешанной с земляничным сиропом. Пойдемте! Этот лед, сегодня или никогда!

— Это далеко? — простонал Сегир.

— Надо подняться до пассажа Панорам. Затем пойти к тому, который называется Жоффруа. Наконец…

— У меня не хватит мужества идти так далеко.

— Я вам помогу!

— Но как вы способны на это в вашем возрасте?..

Он прикусил губу, подумав, что невольно оскорбил меня.

— Не смущайтесь, мой дорогой Сегир! Я первый, кто попал в лапы этой жизненной силы, которая, кажется, не хочет меня отпускать. И потом, я услышал ваши мольбы и охотно пересматриваю программу. Мы сделаем остановку поскорее и решим, что делать дальше, когда окажемся в галерее Веро-Додар.

Следующий пассаж назывался Веритэ, то есть Правдой.

Я надеялся узнать ее от Шампольона еще до того, как мы туда войдем…

— А это далеко? — повторил Сегир.

— Туда можно дойти по улице Жан-Жака Руссо. Я вам рассказывал, что мой отец, Рене Ле Жансем, хорошо знал этого философа? Давайте, следуйте за мной, и я вам расскажу…