Железная хватка графа Соколова

— Отдам ваши бумажки! Но прежде, герр Ленин, позвольте задать вопрос: неужели вы полагаете, что громадная империя рухнет лишь потому, что вы проповедуете бредовые идеи?

Ленин, резко переменив настроение, вдруг весело засмеялся:

— Вы, батенька, не знаете психологию толпы. Народ, масса не приспособлении существовать в свободном обществе. С толпой надо обращаться, как с ребенком. Толпа не приемлет сложных идей. Нужно самое простое...

— «Свобода, равенство, братство».

— Вот-вот! — Глаза Ленина лихорадочно загорелись. Соколов понял, что затронул тему, которая страстно волнует большевистского вождя. — Но нужно» часто, бесконечно часто повторять свою примитивную идею. Необходимо льстить толпе и обещать ей горы золотые. При этом достаточно простого утверждения, не подкрепляемого никакими доказательствами, — и тогда идея овладеет массами. Массы пойдут за своим вожаком. Часто повторяемая идея в конце концов врезается в самые глубокие области бессознательного. И чем ниже по своему умственному развитию субъект, тем он крепче уверен, что родился с привитыми ему идеями. А вот когда идеи окончательно овладеют массами, мы на волне общего энтузиазма построим справедливое бесклассовое и действительно счастливое общество.

Соколову стало ясно: перед ним стоит ненормальный, одержимый бредовыми мыслями человек, который уже и сам верит в то, что говорит.

Сильвестр слушал как зачарованный. Он вдохновенно произнес:

— Теперь, граф, вы поняли, почему я с товарищем Лениным? Потому что за нами — светлое будущее всего человечества! И льщу себя мыслью, что сделал много полезного для партии и своих товарищей.

— Например?

— В частности, я содействовал разоблачению члена ЦК, доносчика Романа Малиновского.

Соколов рассмеялся:

— Это забавно: ты сам участвовал в вербовке этого тридцатипятилетнего поляка, выходца из крестьян, служившего слесарем на фабрике! А твой идейный вождь и вдохновитель, — кивнул на Ленина, — наивно его проталкивал, не жалея денег, депутатом Государственной думы последнего созыва. А теперь — разоблачение...

В настроении Ленина вновь произошла резкая перемена. Лицо исказила злая гримаса.

— А какое, собственно, ваше дело, господин хороший, прислужник гнусного российского самодержавия? Вы поддерживаете насквозь прогнивший режим.

Соколов хладнокровно возражал:

— Вы ненавидите Россию, ее строй, презираете народ. Но вы никогда не отстанете от России, перебравшись на постоянное житье в Америку или, скажем, в любимую вами Германию.

— Это вас не касается! — резко отвечал Ленин.

— А я знаю почему! Чтобы ваши патологические натуры могли существовать, вам нужна среда разложения. Вот вы и разлагаете общество, а в здоровой обстановке ни жить, ни честно трудиться не можете. Я изучал ваше полицейское дело, герр Ленин. И для меня совершенно очевидно: для общества вы — паразит, как, скажем, вошь. Ведь вы ничего полезного для людей не умеете делать. Даже помощником присяжного поверенного вы были плохим, все время получали нарекания, пока вас не изгнали со службы.

Соколов попал в точку. Ленин тайно очень переживал свою никчемность. Он запальчиво возразил:

— Я могу быть, к примеру, хорошим учителем!

— Неправда! Чтобы быть хорошим учителем, надо любить тех, кого обучаешь. А вы людей физически не переносите, у вас все — «сволочи» и «идиоты». Вот и привлекаете в свою партию предателей и человеконенавистников.

Циничные признания

Сильвестр запальчиво выкрикнул:

— Мы, граф, обойдемся без ваших нравоучений. Я, к примеру, ненавижу самодержавие. Оно изжило себя и тормозит прогрессивное развитие общества. Я — убежденный революционер! И счастлив, что такой опасный враг, как вы, граф, попался в наши сети.

— Так-так! — Соколов задумчиво покачал головой. — Моя интуиция говорила, что ты, Сильвестр, — враг.

— Так почему, граф, не разоблачили этого «врага»?

— Не верилось, что человеческая гнусность может быть столь беспредельна. Теперь-то я понял, что именно ты задавил и осведомителя Хорька, и проститутку Клавку. Почерк одинаковый. Почему ты лишил жизни Хорька, понятно: он привез с большевистского совещания важные сведения. И вообще, для твоей банды, возглавляемой этим субтильным господинчиком, — кивнул на Ленина, — Хорек стал опасным. Но зачем было убивать безобидную Клавку? И почему ты давил людей электрическим проводом?

Сильвестр криво усмехнулся:

— Вот эту загадку, граф, при всей вашей хваленой гениальности, не разгадаете!

— И все же?

— Вы, граф, уже почти труп. Во вред революции ничего использовать не сумеете. И чтобы вы сами поняли это, могу позабавиться, рассказать, как водил российскую охранку за нос. Списки агентов добровольно вернете?

— Верну.

— Впрочем, мы и сами забрали бы их. Почему убил Хорька? Вы правильно рассудили — он сделался слишком опасным для партии. Я его люто возненавидел, и это облегчало задачу возмездия. Вы, граф, что усмехаетесь? Когда я пришел к Хорьку, полагал его зарезать. Вдруг этот негодяй говорит: «Электричество проводили в нашем доме, вот я и спер моток провода с двойной шелковой изоляцией. Дорогая штука!» Мы посидели за столом, немного выпили. Мне в голову пришла прекрасная мысль: задавить этого типа куском провода! Вы, граф, из криминальной практики отлично знаете, что злодеи для совершения преступлений нередко используют свои профессиональные принадлежности. Думаю, пусть ищут убийцу среди электриков. И в своих расчетах не ошибся! Поиск пошел по ложному пути. Кусок провода я положил себе в карман, будучи уверен — он еще пригодится, дабы совершенно сбить сыщиков с толку. Остаток бросил в холодильный шкаф на кухне. Ловко, не так ли?

— И что было дальше?

— Я благополучно исполнил волю партии — совершил акт революционного возмездия. Но дело неожиданно осложнилось. Когда выходил из подъезда, столкнулся с Клавкой, которая меня знала. Клавка сказала, что Хорек назначил свидание, ждет ее. Что оставалось делать? Следствию она укажет на меня. Моя мысль работала быстро и, признаюсь, совершенно гениально. — В голосе Сильвестра звучало самодовольство. — Я, конечно, мог сказать Клавке и потом повторить дознавателю: заходил, дескать, к Хорьку, но никто дверь не открыл. Но все равно на меня пало бы подозрение. Счастливая мысль осенила меня. Я понял: надо сделать так, чтобы подозрение в убийстве пало на проститутку. Я сказал: «Клавка, хочешь заработать двадцать рубликов? Проведи со мной полчасика». У той глаза алчно загорелись — за такой капитал она обслужила бы саперную роту. Спросила: «Куда пойдем? В меблирашки?» — «Нельзя, половые донесут, нам запрещено по девицам ходить. Поехали в Сокольники! Там лес густой». — «В Сокольники, на природе — сладко! Да нет возможности, много время займет, а меня Хорек дожидается. Опоздаю, страсть как рассердится, вдруг драться начнет. Давай на скорую руку? Сарай в соседнем дворе — милое дело! Вот, у меня ключи от него, я хожу туда собаку кормить».

— И ты послал ее вперед, а сам осторожненько пошел за ней?

— Вы, граф, сообразительны! Именно так. Незамеченным проник в сарай — двор там пустынный. У меня в кармане, помните, оставался кусок провода. Я выбрал удобный момент, совершил еще один акт революционной справедливости — второй за полчаса.

— После этого отважился на рискованный шаг — вернулся на квартиру Хорька?

— Это была конгениальная мысль! Я рассуждал: «До наступления холодов в дровяной сарай никто не заглянет. Следствие уверится, что преступление совершила Клавка». Я срезал с головы мертвой Клавки пук волос, вынул несколько головных шпилек, достал из сумочки губную помаду и ключи от квартиры Хорька. Мне вновь повезло: никто не заметил, как я пробрался к Хорьку. Помадой я помазал край бокала, из которого якобы пила Клавка, оставил на подушке ее волосы, бросил на пол шпильки. Более того, я разорвал фото певицы Вевер: пусть следствие решит, что это Клавка сделала, как и само убийство, из-за ревности. Итак, полное впечатление злодейства, совершенного проституткой.