Граф Соколов — гений сыска

Под дикий хохот мывшихся Жеребцова — в костюме, при галстуке и в штиблетах — втащили в парилку. Здоровенные банщики намертво держали его, а Соколов, азартно вскрикивая, хлестал приятеля двумя вениками:

— Вот тебе по морде, вот по ушам! А вот и по нежному месту, э-эх! Другой раз будешь друзей выдавать? В бассейн тебя бросить — для охлаждения? Куда побежал?!

Вырвавшись наконец, Жеребцов в помятой и мокрой одежде выскочил в раздевальню. За ним лениво проследовал Соколов:

— Где тут Кошко? Что случилось?

Секретный разговор

Сыщики прошли в кабинку Соколова. Начальник сыска изложил суть дела, достал фото Генриетты. Соколов хмыкнул:

— Хороша! Черты лица — классические, а выражение... Неприступна, видать, холодна, ну, айсберг! Пусть тут, возле зеркала, постоит.

— Это лицо следует запомнить, — согласился Кошко. — Пригодится.

— Пойду обмоюсь! — сказал Соколов. — Эй, Савватей, возьми у Жеребцова одежду, прикажи, чтоб привели в порядок — высушили, прогладили. И принеси пива мне, а господам сыщикам итальянской марсалы.

— Пива — “Калинкин”, как обычно? Сей секунд, Аполлинарий Николаич!

Савватей принес “Калинкина” и марсалу, поставил закуску, с любопытством взглянул на фото красавицы и побежал свежими простынями встречать разомлевшего от пара и мытья Соколова.

— Ваш пот — наши старания! — улыбнулся угодливо

Савватей. — Очень разгорячены, знать, дух нынче крепкий в парилке. С легкого пару без всякого угару поздравить честь имею! Садитесь, ваше превосходительство, на мягкий диванчик, членам отдых дайте. — И опять бельмо уставил на красавицу.

...Когда сыщики собрались уходить, Савватей вдруг горячо зашептал что-то Соколову. Тот слушал, удивленно подняв брови, переспросил и протянул пространщику без меры богатые чаевые — десять рублей.

— Какая купеческая щедрость! — удивленно хмыкнул Кошко. — За какие заслуги?

— Да Савватей шепнул мне, что проигрался в лото и крепко нуждается, — отшутился Соколов и посмотрел на Кошко хитрым глазом.

Печальная находка

В тот же день сыщики, пригласив с собою фон Гутберга, покатили на автомобиле к нему в имение. Допрос прислуги ничего нового не дал. Все хвалили красоту и превосходные качества Генриетты. Соколов, пригласив в помощь нескольких селян и местных полицейских, начал тщательный осмотр местности.

В речушке, в густой тени ивняка из-под размытого берега выглядывала рука. Труп вытащили на берег. Соколов сразу узнал Генриетту. Тело приобрело сероватобеловатый цвет, открытые глаза мутно уставили зрачки в небо, волосы прилипли ко лбу жалкими прядками.

— Взгляни, Аркадий Францевич, — ткнул Соколов пальцем, — на шее четкие следы пальцев — Генриетту задушили, прежде чем спрятали в воде.

Недалеко от трупа, возле кустов орешника, была сильно примята трава, обломаны ветки. Видимо, здесь и произошло убийство.

Жеребцов указал на четкие следы:

— Вот, уходят в сторону проезжего тракта. Очевидно, убийца, сделав свое черное дело, поспешил скрыться. Но неясны мотивы преступления: полностью отсутствуют какие-либо попытки изнасилования, нет и признаков ограбления — с пальца не сняли два дорогих кольца с бриллиантами.

Кошко задумчиво качал головой: “Сложное дело!”, народ возмущался: “Безвинного ангела убили, куда полиция смотрит!”, а безутешный фон Гутберг горько рыдал над трупом любимой.

И лишь Соколов, покусывая травинку, равнодушно и спокойно поглядывал на происходящее. Весь его вид говорил: “Тут дело ясное!”

Труп под присмотром Ирошникова отправили на телеге в морг.

— Что ты, Аполлинарий Николаевич, думаешь об этом? — нетерпеливо спрашивал Кошко.

Соколов чуть улыбнулся:

— Моя нянька, когда я еще жил в Хомутовском тупике, учила: “О важном деле никогда никому не говори наперед, а то вся сила в слова уйдет!” Так что пока помолчу.

Под звуки Листа

В Москву сыщики вернулись за полночь. Кошко отправился домой, а Соколов, прихватив с собой Жеребцова, поехал на Остоженку, к Зачатьевскому монастырю.

Жеребцов, утомившийся за день, привалившись головой на сиденье, громко похрапывал. Ночное небо было усыпано холодными льдинками звезд.

Остановились у двухэтажного кирпичного дома в Нижнем Лесном переулке. На втором этаже в двух окнах зеленовато светились окна. Арка была загорожена коваными воротами и изнутри закрыта на большой висячий замок.

Соколов чертыхнулся, с силой рванул заграждение. Во дворе затявкала собака. И тут же появился дворник — рослый мужик с громадной белой бородой. Вплотную подойдя к заграждению, бородатый вежливо поинтересовался:

— Вам, простите за извинение, кого надоть?

— Ирину Францевну Шварц! — рявкнул Соколов. — Отворяй!

— Как доложить, ваши степенства, прикажете? Может, карточки визитные передать изволите? Без доклада я не имею прав отворять...

Соколов просунул ручищу сквозь прутья ограды и рванул на себя бородатого:

— Отворяй, пока голову тебе, своднику, не оторвал! И не вздумай пикнуть!

Трясущимися от страха руками бородач открыл замок. Соколов спросил:

— Квартира мадам на втором этаже?

— Да-с, по этой лесенке. Там гости..

Поднялись по чистой, освещенной электричеством лестнице. Ступени были застелены ковровой дорожкой. За дверями раздавались звуки вальса Листа — кто-то прекрасно играл на рояле. Жеребцов подтолкнул вперед бородатого:

— Позвони, скажи: “Гости пришли, тут визитные карточки...”

Едва дверь осторожно приоткрылась, Жеребцов вставил в щель ботинок и крепко нажал мощным плечом. Пред сыщиками предстала пожилая дама в бархатном платье цвета, который во времена Екатерины называли “цветом бедра испуганной нимфы”, с глубоким вырезом, открывавшим старческие, но тщательно ухоженные плечи и грудь. Остатки волос были собраны в пучок и украшены бриллиантовой фероньеркой. Дама испуганно, часто дыша, с немецким акцентом сказала:

— Что есть такой? Почему вы врываться в мой дом?

Соколов отвечал ей по-немецки:

— Мы — сыскная полиция. Вам придется отвечать как содержательнице притона. И не исключено, что вы оказались замешанной в убийстве. Полная откровенность — единственное, что поможет вам, мадам Шварц, избежать сурового климата Сибири. Кто у вас в гостиной?

Оказалось, что за роялем сидел пианист, чье имя гремело в столицах мира. Рядом с пианистом восседала довольно юная особа, супруга богатейшего купца. В спальне обнаружили еще пару: бывший министр и член Государственного совета принимал ласки супруги знаменитого писателя, "властителя дум передовой интеллигенции", как пышно и безвкусно именовали его журналисты.

Тут же был составлен, вопреки протестам и угрозам мужчин, протокол. Всех, кроме хозяйки, отпустили. Мадам Шварц была доставлена в сыскную полицию.

Развлечения

Следствие шло быстрым ходом. Оно дало потрясающие результаты. Выяснилось, что клиентками мадам Шварц были исключительно дамы высшего света, материально преуспевавшие, — жены известных государственных мужей первостатейных купцов, деятелен культуры. Всего следствию стали известны имена девятнадцати проституток. Впрочем, таковыми они себя дружно не считали, полагая, что такой термин применим лишь к несчастным существам, населяющим дома терпимости. Их общей точкой зрения было: “Это мы делали ради острых ощущений!” Однако прелестницы получали дорогие подарки, а порой брали наличными или, как выразилась жена писателя, “гонорары”.

Легкомыслие этих особ дошло до того, что они согласились для альбома, служившего своеобразной “книгой заказов”, сняться в обнаженном виде и в позах совершенно непристойных. (Этот альбом пользовался на суде повышенным интересом присяжных.)

Пикантность ситуации заключалась в том, что любовники порой были знакомы с мужьями своих наложниц. Это обстоятельство “особенно щекотало нервы”. За полтора года до наших событий случилась трагедия. Крупный министерский чиновник вдруг узнал, что с недавнего времени его горячо любимая супруга вошла в штат мадам Шварц. И хотя он сам считал для себя возможным посещать ее заведение, но позора не перенес и застрелился.