Афинский яд

— Вот. Повреждения объясняют, почему заговорщики не поставили ее обратно в нишу, будто ничего не произошло. Статуя была их марионеткой, неодушевленной сообщницей. Довольно неуклюжей, принимая во внимание размеры. Возможно, кто-то в одиночку тащил ее на место и не удержал. Досадная неприятность. Ведь теперь нужно было от нее избавляться.

— Как?

— Очень просто. Ее кинули в кучу экскрементов у дороги и хорошенько прикрыли.

— Какой вонючий план! — Я окинул статую брезгливым взглядом.

— Он позволял избавиться от статуи именно на тот краткий промежуток времени, который был так важен для заговорщиков. Разумеется, в конце концов ее обнаружил сборщик экскрементов этого дема. И хотя пережитые злоключения не слишком украсили Кору, он аккуратно очистил ее и затем почти за бесценок продал человеку из Пирея, который занимается переплавкой и сбытом поврежденных произведений искусства. Он рассчитывал продать ее, но покупатель все не находился, и статую ожидала печь. Гиппарх подоспел как раз вовремя.

— «Папина Дочь»! Кора, которая принадлежала Эпихару, а потом перешла к Ортобулу и очутилась в его андроне. Так вот что это.

— Я так думаю. И эта красивая бронзовая богиня стала соучастницей убийства Ортобула.

— Но зачем? Зачем нужно было создавать себе столько лишних хлопот и выдавать статую за живого человека?

— Потому что время смерти Ортобула имело решающее значение. Для кого-то. И этот кто-то не побоялся лишних трудностей. По-моему, это очевидно. Человек, который заставил других участвовать в этом спектакле, и был душой заговора.

— Значит, несчастная статуя пострадала в процессе… — Я обошел Кору. — Какая дерзость! Использовать Дочь Деметры как марионетку. По-моему, лучше умереть, чем дотронуться до нее. Или поставить у себя в доме. Как представлю эту кучу экскрементов…

— Ты несправедлив к Персефоне, Стефан. Бронза — чистый, прочный материал, но рождается она из земли. Мы сами, гораздо менее чистые и прочные, созданы из той же грязной земли; каждый день мы портим воздух, а рано или поздно умрем и будем смердеть. А Персефона верна себе, не правда ли? Исчезает, тускнеет во мраке загробного царства и возвращается снова.

XIX

В западне

— Ты мог бы сказать, что собираешься к Аристотелю, — укоризненно заметил Архий.

— Когда мы разговаривали, еще не собирался. — Я пожал плечами. — И вообще мы с Аристотелем часто встречаемся. Ты, думаю, тоже иногда видишься с ним без меня. Так с какой стати я должен был что-то говорить?

Он покачал головой:

— Нужно поделиться сведениями, а не разбредаться кто куда. У меня есть новости — точнее, вот-вот будут. Я хочу попросить тебя о помощи.

— Зачем я тебе?

— Думаю, мы сможем больше узнать о Клеофоне, если прогуляемся по дороге на Мегару. Но мне нужно средство передвижения. Если у тебя есть осел, я возьму его внаем — Антипатр снабдил меня деньгами — и, пожалуйста, составь мне компанию.

Перспектива сдать моего маленького ослика внаем казалась заманчивой. Прогулка с Архием — нет.

— Почему именно я?

— Я предпочту общество афинского гражданина. И потом, может, у тебя найдутся какие-то дела?

— Я бы взял медовые соты на продажу.

— Превосходно. Разумеется, я буду переодет.

— Ну конечно, а когда ты не переодет? — с мрачной иронией осведомился я.

Мы условились встретиться возле Дипилонских ворот, и я пошел за ослом, который последние дня два не был перегружен работой. Я торопливо уложил в корзины соты, прикрыв их сверху листьями, чтобы защитить от мух.

Подойдя к Дипилонским воротам, я не сразу узнал Архия. Актер облачился в замызганный потертый плащ, весь в рыбной чешуе, а на спине нес плетеную корзину с двумя миногами, завернутыми в мокрые листья; в правой руке он держал палку, с которой свешивались рыбы, укоризненно глядя на нас остекленевшими глазами. Архий скользнул по мне взглядом, едва заметно показывая, чтобы я воздержался от приветствия и вел себя так, словно мы незнакомы. Он пристроился сзади, и мы тронулись в путь: сперва осел со своей сладкой поклажей, потом я, исполняющий роль погонщика, а замыкал эту своеобразную процессию новоявленный торговец рыбой, который, правда, держался на приличном расстоянии от нас. Между нами то и дело оказывались люди, но я ни разу не обернулся, будучи совершенно уверен, что уж Архий-то не отстанет. Когда мы миновали Академию, Архий нагнал меня и зашагал рядом.

— Вчера я был крестьянином, продающим овощи, — произнес он. — А сегодня — торговец рыбой.

— Я вижу. И чувствую.

— Я должен разнообразить свой репертуар, чтобы иметь разные роли про запас.

— Очень хорошо. Но не все роли такие душистые. Пожалуйста, не иди с наветренной стороны, а то мед провоняет.

В следующей деревне мне удалось продать немного меда, и Архий, заметив, что я подобрел, решил завязать беседу.

— Ты же понимаешь, что на самом деле это вовсе не Мегара.

— Что «это»?

— Куда мы идем. По-настоящему, нужно лишь немного обогнуть Элевсин. Путь неблизкий, но я рассчитываю, что это будет легко.

— Что «это»?

— Добраться.

Все это казалось совершенно бессмысленным, и лично я придерживался мнения, что мы не доберемся никуда. Время от времени Архий принимался читать мне лекцию об искусстве перевоплощения, но отсутствие всякого интереса с моей стороны вынуждало его замолчать — временно.

— Мы приближаемся к деревне, надо свернуть вправо, вот здесь, — сказал он после продолжительного молчания.

— Мы только и делаем, что приближаемся к деревням. Не в этой ли нас ждут новости о Клео…

— Тс-с!

В деревне я продал остатки меда, а Архий — очередную рыбу. Я считал, что теперь самое время возвращаться, но мой спутник взглянул на меня с упреком.

— Еще чуть-чуть. Уверен, ты будешь только рад.

И мы снова зашагали по сельской дороге. Наконец, показалась низина, а в ней — маленький домик. Было слышно, как гогочут гуси.

— Может, зайдем и попросим воды?

— Нет-нет, — возразил Архий. — Не будем терять драгоценное время. Хозяева не обрадуются непрошеным гостям. Они слишком бедны. Такие не покупают ни мед, ни рыбу.

И мы пошли дальше, мимо возделанных участков земли и невспаханных полей, на которых паслись овцы. Выглянуло солнце, и вдруг стало не по-осеннему тепло. Запели поздние птицы, а над моими липкими корзинами и пахучей рыбой Архия зажужжали поздние осы.

— Смотри! — вдруг напрягся Архий. — Что это?

— Где?

— Вон, в канаве — какая-то тряпка колышется на ветру.

— Наверное, крестьянин, настоящий крестьянин, вкушает послеобеденный отдых, — предположил я. — Или выпил слишком много вина. Не обращай внимания.

— Как ты можешь так говорить? Почему не выясняешь, в чем дело?

— Сам выясняй.

— Может, кто-то ранен? Что это? Не стон ли?

Я бросился к канаве и заглянул в нее. Кусок домотканой материи трепетал среди папоротника и утесника, сливаясь с их яркими осенними красками. А под тряпкой и листьями лежал человек. Тело остыло, однако не успело задеревенеть. Похолодев, я представил, как буду рассказывать Гермии о смерти ее сына. Непослушными руками я раздвинул заросли утесника и повернул к себе голову покойника.

— Эргокл!

Некогда шустрые глазки остановились и остекленели. Кто-то успел клюнуть мертвеца в съежившийся курносый нос. Когда я поворачивал мертвую голову, случилось нечто жуткое. Она мотнулась в одну сторону, потом в другую. Я вдруг вспомнил, как еще совсем ребенком нечаянно поломал мамину прялку и как тогда, при виде сломанной ножки и лохматого мотка шерсти, болтающегося туда-сюда, на меня нахлынуло отчаяние.

— Он умер? — спросил Архий.

— Да. Это Эргокл, вне всякого сомнения. Кто-то сломал ему шею. Он так лежал… нет, думаю, кто-то успел переместить тело.

С неподобающей поспешностью я уронил голову Эргокла и повернулся к Архию.

— Ты? Это ты! Ты все время знал, что тело Эргокла здесь! Естественно, он не стонал, ты все выдумал! Ты либо сам убил его, либо нашел труп.