Заговор патрициев, или Тени в бронзе

Это меня разозлило.

— Ты развелась с его хозяином. Он не имеет права выжимать из тебя деньги!

— Нет, — сказала она после странной паузы.

— Ты не давала ему денег? — придирался я.

— Нет. — Я ждал. — Ситуация очень сложная, — сказала Елена все тем же усталым голосом; я продолжал смотреть на нее. — Но у меня самой, возможно, не так много средств…

Я не мог представить, чтобы у Елены Юстины были финансовые затруднения. По женской линии она унаследовала землю, потом после развода с Пертинаксом ее отец отдал ей часть приданого, возвращенного ее мужем. И сам Пертинакс завещал ей маленькое состояние в виде дорогих пряностей. Так что она считалась богаче большинства женщин, и Елена Юстина была не из тех, кто мог растратить все на диадемы или раздавать тысячи на какиенибудь сомнительные религиозные секты.

— Я не вижу, чтобы тебе не хватало денег, если только ты не собираешься флиртовать с танцором с очень большими запросами!

— Ну ладно… — Она упорно закрывала эту тему. — Теперь ты скажи мне коечто. Что такого произошло в вилле, что тебя так сильно расстроило?

— Ничего особенного.

— Чтото связанное со мной? — настаивала она.

Я никогда не мог противиться серьезности Елены; я резко выдал:

— Ты спишь с Эмилием Руфом?

— Нет, — сказала она.

Она могла бы ответить: «Конечно, нет; не будь дураком». Это звучало бы гораздо сильнее, хотя меньше убедило бы меня.

Я поверил Елене.

— Забудь, что я спрашивал. Слушай, в следующий раз, когда ты будешь есть медовые пирожные с Барнабом, я буду прятаться за беседкой. — Ее молчание мне не понравилось. — Милая девушка, он беглец…

— Сейчас уже нет. Позволь мне разобраться с ним. Ктото должен вернуть его к реальности…

Меня поражала ее любовь к упрямству во всем.

— Елена Юстина, ты не можешь взять на себя все проблемы империи!

— Я чувствую свою ответственность… — Когда она спорила со мной, выражение ее лица оставалось странно отстраненным. — Не приставай ко мне, у меня куча других проблем…

— Каких проблем?

— Никаких. Сделай свою работу для императора, а потом мы сможем уделить внимание Барнабу.

— Моя работа может подождать; я забочусь о тебе…

— Я сама могу о себе позаботиться! — внезапно взорвалась Елена, удивляя меня. — Всегда. Мне придется — и я это хорошо понимаю!

Я почувствовал, как сжались мои челюсти.

— Ты говоришь ерунду.

— Нет, я говорю правду! Ты ничего обо мне не знаешь; и никогда не хотел узнать. Живи, как тебе хочется, — но как ты мог сказать такое про Руфа? Как ты мог такое подумать?

Я никогда не видел Елену такой обиженной. Я так привык нападать на нее, что не заметил, как неожиданно закончилось ее терпение.

— Слушай, это было совсем не мое дело…

— Все, что касается меня, не твое дело! Уходи, Фалько!

— Ну, похоже, такой приказ можно понять! — Я чувствовал себя настолько беспомощным, что тоже вышел из себя. Я грубо прогремел: — Ты наняла меня, потому что я хорош — слишком хорош, чтобы тратить свое время на клиента, который никогда в меня не поверит. — Елена не ответила. Я пошел к ослу. — Я возвращаюсь. И забираю осла. Ты будешь разумной и пойдешь со мной, или останешься одна на этой горе? — Опять тишина.

Я отвязал животное и забрался на него.

— Не бойся, — грубо сказал я. — Если из леса выйдет кабан, просто зарычи на него так же, как ты рычишь на меня.

Елена Юстина не пошевелилась и не ответила, так что я, не оглядываясь, отправился вниз.

LIX

Три минуты я спускался с одной скоростью. Как только тропинка расширилась, я остановил осла и повернул его обратно.

Елена Юстина сидела на том же самом месте, где я ее оставил. Ее лица я не видел. Никто не напал на нее: только я.

Когда сердце успокоилось, я подошел, потом наклонился и нежно погладил пальцем по ее макушке.

— Я думала, ты меня бросил, — сдавленно сказала Елена.

— А что, похоже?

— Откуда мне знать?

— Я тоже думал, что бросил тебя, — признался я. — Я такой дурак, что мог так подумать. Если ты будешь на том же самом месте, и я смогу найти тебя, то всегда вернусь. — Она задыхалась от рыданий.

Я опустился на землю и обнял ее обеими руками. Я крепко прижал ее, но после того, как несколько горячих слезинок капнули под воротник моей туники, девушка успокоилась. Мы сидели в полнейшей тишине, пока я отдавал ей свою силу, и мне показалось, что напряжение, которое я так долго испытывал, тоже совершенно естественным образом уходило.

Наконец Елена справилась со своим страданием и посмотрела на меня. Я подцепил двумя пальцами ее цепочку и вытащил свое старое серебряное кольцо. Она немного покраснела.

— Я привыкла носить его… — Смутившись, она замолчала. Двумя руками я расстегнул цепочку; Елена открыла рот, а маленькое колечко из серебра упало ей на колени. Я взглянул на надпись: anima mea, «моя душа». Я взял ее левую руку и сам надел кольцо.

— Носи его! Я дал его тебе, чтобы ты носила!

Казалось, Елена колебалась.

— Марк, когда ты отдал мне свое кольцо — ты был влюблен в меня?

Тогда я понял, как все было серьезно.

— Однажды я взял себе за правило, — сказал я, — никогда не влюбляться в клиента… — Она в отчаянии набросилась на меня, но потом увидела мое лицо. — Дорогая, я устанавливал много правил и большинство из них нарушил! Разве ты меня не знаешь? Я боюсь, что ты будешь презирать меня, и ужасаюсь, если другие люди это увидят — но без тебя я потерян. Как мне это доказать? Сразиться со львом? Вернуть все долги? Переплыть Геллеспонт, как какойнибудь сумасшедший?

— Ты не умеешь плавать.

— Научиться — это самая сложная часть испытания.

— Я научу тебя, — проговорила Елена. — Если ты упадешь в какуюнибудь глубокую воду, я хочу, чтобы ты держался!

Здесь вода была довольно глубока. Я смотрел на Елену. Она смотрела на землю. Потом призналась:

— В тот день, когда ты уехал в Кротон, я так сильно скучала, что ходила к тебе домой, чтобы найти тебя; должно быть, мы разминулись на улице…

Переполненная чувствами, она снова склонила голову к коленям. Я печально захохотал.

— Ты должна была мне рассказать.

— Ты хотел бросить меня.

— Нет, — сказал я. Правой рукой я поддерживал ее затылок ощупывая ямку, которая, казалось, была сделана специально под размер подушечки моего большого пальца. — Нет, моя дорогая. Я никогда этого не хотел.

— Ты сказал, что хотел.

— Я осведомитель. Много говорю. В основном не то, что надо.

— Да, — задумчиво согласилась Елена Юстина, снова поднимая голову. — Дидий Фалько, ты действительно говоришь, глупости!

Я улыбнулся, потом сказал ей еще парочку.

Над заливом солнце выбилось из своего туманного облачного покрывала, и пучок света, словно шелковый, быстро пробежал по прибрежной равнине и забрался на гору, где сидели мы. Тепло окутало нас. Изящный овал береговой линии стал ярче; на ее открытой оконечности, как темное пятнышко, показался остров Капри, дополняя изгибы цепи Лактарий. Под нами вдоль берега рассыпались маленькие, белые, с красными крышами домики Геркуланума, Оплонтиса и Помпеев, а на склонах более далеких холмов притягивали взгляд деревни и фермы, расположившиеся среди гор…

— Хм! Это один из тех впечатляющих пейзажей, куда обычно привозишь красивую женщину, а сам ни разу не взглянешь на природу…

Когда солнце стало светить прямо на нас, я уложил Елену на спину и вытянулся рядом, улыбаясь ей. Она начала гладить мое ухо, словно оно было чемто чудесным. Моему уху досталось больше всего; я повернул голову, чтобы оно оказалось ближе к Елене, пока сам наслаждался ее внимательным взглядом.

— На что ты смотришь?

— О, на эти черные жесткие кудряшки, которые, кажется, никогда не расчесывали — Я узнал, что Елене нравились мои кудряшки — На один из тех длинных, прямых, высоких носов с рисунков на этрусских гробницах… Глаза, которые всегда подвижны, на лице, которое никогда не выдает, что они видели. Ямочки! — засмеялась она, переводя пальчик к одной из них.