Ритуальное убийство на Ланжероновской, 26 (СИ)

 - Вот Вы уважаемый и грамотный еврей. Не подскажите мне, как молиться. Какие молитвы, когда читать. Я этого не знаю и читаю их подряд, невпопад, неудобно перед соседями?

 - Странные мы евреи, задаём вопросы сразу с отрицанием. Если я отвечу утвердительно, то получится, что я не подскажу Вам ответа, если же отвечу отрицательно, то я окажусь в положении человека, отказывающего Вам в положительном ответе.

 - А что. Так нельзя спрашивать? – опять на вопрос ответил вопросом случайный попутчик.

 - Ну хорошо. Вы бы, уважаемый, обратились к габаю, он пояснил бы Вам все подробности, - ответил Маковский.

 - Мне неудобно спрашивать такие вещи у старосты синагоги, он посчитает, что я не добросовестный еврей.

 - Расскажу я Вам старую притчу. Однажды во время странствий один еврей, рабби Исроэль, оказался в маленькой деревушке и встретил там одну-единственную еврейскую семью. Чем занимался глава семьи ему не удалось выяснить. Глава семьи был человек простой, едва грамотный и не очень острого ума. Никак не мог он взять в толк, какие молитвы нужно читать в обычный день, какие в субботний, какие по праздникам. Поэтому каждое утро, вставая спозаранку, он читал всё, что было в молитвеннике: и «Шма Израэль» и траурные песни о разрушении Храма, и пасхальную Агаду, и субботний Кидуш. При давней сноровке занимало это у хозяина третью часть дня, как раз до обеда. Встретив умного и образованного еврея впервые за многие годы жизни в той глухой деревушке, он попросил записать ему на листочке большими буквами, что и когда надо читать. Рабби выполнил эту просьбу и, распрощавшись с хозяином, отправился дальше в путь. Тут случилось несчастье: подул сильный ветер и драгоценный листок улетел неведомо куда. Не помня себя от волнения, хозяин помчался вдогонку за рабби, чтобы тот написал ему всё снова. Бежал он через лес, бежал по полю и всё никак не мог догнать рабби. Задыхаясь, он выскочил на крутой берег реки и увидел, что там, внизу, рабби Исроэль кладёт на воду носовой платок, становится на него и переплывает на другой берег. Хозяин сгоряча сделал то же самое: достал из кармана платок и бросил его на воду. Платок расправился, он встал на платок и переплыл на другой берег, догнал рабби и закричал:

 - Рабби! Рабби! Простите, но я потерял Ваш листок!

    Рабби оглянулся, увидел знакомого главу семьи из маленькой  деревушки  и  воскликнул   в     изумлении:

 - Да как ты здесь очутился?

 - Да так же, как и Вы – встал на платочек… Ну что, напишите мне опять листочек как нужно молиться по правилам?

 - Молись так, как ты молился раньше, без листка… Это у тебя хорошо получается, - подумал рабби, что этот человек праведнее его самого. Дело не в порядке чтения молитв, а в вере в то, что делаешь. И так во всём, не только в порядке чтения молитв.

 - Спасибо, уважаемый реб Маковский, я всё понял.

    Так они шли вместе до самой синагоги, думая каждый о своём.

    В синагоге господин Маковский ничего не просил у Всевышнего и считал, что Всесильный щедро помогает добросовестно верующим в Него, соблюдающим требования священного писания, работающим в поте лица, а не бездельникам, обманщикам, пьяницам и смутьянам.                                                                        

    Маковский тожественно нёс в руках расшитый бисером синий бархатный мешочек с талесом – бело-голубой накидкой, тфилином и молитвенником. В синагоге он имел своё постоянное место во втором ряду, как многие уважаемые, но при этом, достаточно зажиточные люди. Такое место стоило денег, но это стоило.          

    Мэир Шлёмович не был миллионщиком, но доходов имел достаточно и мог себе позволить дать детям достойное образование, купить квартиру в центре Одессы и не выпрашивать у Б-га подаяния на кусок хлеба. Он занимался пшеницей, куплей-продажей, понимал толк в зерне, на глазок определял вес любого объема зерна, свободно говорил по-гречески, на немецком, немного по-французски и, конечно, по-русски и на идиш. Пшеницей он занимался всю свою  жизнь, ещё  с  Херсонщины, где  его  отец, реб Шломо-Гирш  Тар-Таковский, был   знаменитым     на   весь Причерноморский край специалистом  по  селекции, выращиванию   и продаже зерна.                                                                                        

    Мэир в детстве с удовольствием слушал длинными зимними вечерами бесконечные рассказы отца о пшенице, про тайны скрещивания сортов, про разные сорта пшеницы. Только знающие люди разделяли сорта пшеницы по их дальнейшему назначению. Одни сорта  годились на корм скоту и птице, другие - на муку низких сортов и на муку высоких сортов – твёрдую пшеницу. В Одессе её продавали Арнауты – народы Прикарпатских районов. Это была пшеница самых высоких сортов, имевшая повышенный спрос на рынках Европы. В Одессе были даже улицы, на которых селились арнауты – Малая Арнаутская, Большая Арнаутская. Детским пытливым умом он воспринимал растительный мир, как живое сообщество разумных существ, а человек только лелеет и направляет их. Мэир через всю жизнь пронес трепетное чувство ко всему живому, бегающему, ползающему, летающему. Он никогда не тронул ни одной букашки, ни одной былинки.

    Маковский, как человек любящий всё живое, не терпел букеты из живых цветов. Никогда он не приносил живые цветы ни на похороны, ни на свадьбы родным, близким, знакомым. Срезанные цветы быстро умирали и это наводило на него уныние. Зачем срезать цветы по живому, они такие красивые в земле, не важно где – в оранжерее, в парке, в полисаднике, в поле или на подоконнике в горшочке.

    Маковского умилял обычай евреев класть на могилы камешек в знак вечной памяти и уважения, камешек, как символ вечной прочности. Всё остальное может выветриться, смыться дождём, унестись ветром, даже сама могила, если она сделана не в скале или пещере, а в обыкновенной земле, тем более, в песках далёкой Палестины, а камеш-ки остаются на том же месте, где живые расстаются с ушедшими в мир иной, где нет ни суеты, ни тревог и несчастий, где покойники ожидают прихода Мессии и тогда все они встанут из могил и пойдут вместе с живыми в мир согласия, добра и бессмертия.

    «Как же так,– часто спрашивали знакомые у господина Маковского, - отец твой носил имя Тар-Таковский, а ты именуешь себя Маковским. Забыл отца своего?». На что сам Маковский всегда с улыбкой отвечал: - Это длинная и очень запутанная история. Если вам интересно, то я расскажу. В молодости я тоже был Тар-Таковский, но когда женился, то отец моей невесты, моей Сарочки, выдавал её за меня при одном условии, что я возьму к своей фамилии и его                      фамилию. У него не было сыновей и он боялся, что фамилия его пропадет, такая знаменитая на всю Херсонщину – Тартаковер и обязательно, чтобы его фамилия стояла первой. Мы с отцом согласились, все же знаменитая и богатая фамилия. И стал я                     Сруль-Меир Бен-Шломо Тартаковер-Тар-Таковский. Трудно выговариваемая, но достойная фамилия. После смерти отца моей жены, зихроно увраха (иврит), память ему небесная, я укоротил свою фамилию, а за одно и имя и стал  Меир Шлемович Тар-Таковский. Ну, а когда выписывали паспорта, то писец в Управе, не долго думая, записал меня Марк Соломонович Маковский, приняв большую с завитушками букву «Т» за букву «М» и не поняв, что это за приставка «Тар» выбросил её вообще. Вот такая забавная история».

    При входе в синагогу Маковский всегда произносил принятую в этом случае молитву:

    - Барух ата адонай элогейну Мелех аолам… (в русском переводе – Благословен Ты, Бог наш, Бог един…), - садясь на своё место, он продолжал утренние благословения, - благодарю Тебя, Царь живой и сущий, за то, что Ты в милосердии Твоём возвратил мне душу мою. Велика верность Твоя. Начало мудрости – богобоязненность;  разум  добрый  у всех исполняющих заповеди. Слава Твоя пребывает Вовеки. Благословенно имя славного царствования Твоего во веки веков… Внимай, сын мой, наставлению отца твоего и не забывай поучение матери твоей.