Западня Данте

Так что в тот момент, когда ему впервые нанес визит Эмилио Виндикати, его бывший наставник, он по-прежнему пребывал в застенке. Узнику хватало выдержки и воображения, чтобы не погрузиться в апатию, охватывавшую порой некоторых его товарищей по несчастью. Они с Джакомо часто слышали чудовищные вопли и жалобные стоны, тающие во тьме. Некоторые узники даже удавливались на своих цепях, чтобы ускорить приход смерти, или разбивали голову о стены, причем с такой силой, что когда их выводили из камеры к месту казни, их лица были уже залиты кровью. Другие возвращались истерзанными после пыток, которым их подвергали чиновники в мрачных залах, куда можно было пройти тайными ходами по подземельям дворца. Черной Орхидее удавалось избегать этих кровавых допросов, во всяком случае до сего момента. И он никогда не терял желания жить. Наоборот, именно теперь жажда жизни обуяла его особенно сильно. Это угнетало больше всего. Необходимость забыть развлечения юности, плутовские проделки и похождения разрывала ему душу. Иногда в попытке совладать с собой он метался по камере, словно тигр в клетке. По той же причине заставлял себя выполнять ежедневные гигиенические процедуры, часами примерял очередной костюм, пошитый на заказ и принесенный ему Ландретто, либо размышлял над какой-нибудь неразрешимой философской проблемой, разрабатывал новую стратегию, чтобы обыграть в карты своего компаньона, или рисовал мелом очередную фреску на стене камеры.

Услышав скрежет ключа в замке, он отложил перо, оправил манжет рубашки и повернулся к двери. Вошел Басадонна, тюремщик, с роскошным ячменем на глазу и неопрятной бородой. В руке он держал лампу и улыбался.

— К тебе посетитель.

Узник увидел входящего в камеру Эмилио Виндикати, облаченного в черный плащ. Приподняв бровь, заключенный быстро провел по губе пальцами, унизанными перстнями, тонкими и изящными, как у художника.

— Надо же… Эмилио Виндикати. Для меня большая честь принимать вас в моем временном дворце! С удовольствием констатирую, что частота наших встреч продолжает расти.

— Оставьте нас, — приказал Эмилио тюремщику.

Басадонна, хмыкнув, медленным шагом удалился по коридору. Лицо Эмилио, доселе суровое и неприступное, моментально просветлело. Он протянул руки. Узник встал и обнял его с искренней радостью.

— Ах, друг мой! — воскликнул Эмилио. — Дож тебя требует, как я и хотел. Веди себя прилично, каналья, и говори все, что он захочет услышать. Партия еще не выиграна, но ты уже на грани свободы.

— Ты меня спасаешь, Эмилио. Я это понимаю и никогда не забуду, не сомневайся. Если цена за мою жизнь — выполнение того поручения, о котором ты говорил, я согласен на все. В конце концов, пусть эта история и несколько пикантна, Венеция — мой город и я ее люблю. Она вполне заслуживает того, чтобы я на нее потрудился.

Друзья несколько мгновений смотрели друг на друга. Глаза их сияли. Затем Эмилио, еще шире распахнув дверь камеры, указал рукой в коридор:

— Пошли отсюда. Не стоит заставлять себя ждать.

Пьетро Луиджи Виравольта де Лансаль выпрямился, улыбаясь краешком губ. Он коснулся груди, поправляя складку на рубашке, и решительно проследовал за своим благодетелем. Но прежде чем покинуть сии пенаты, ненадолго остановился возле соседней камеры. Из окошка высунулась рука, унизанная перстнями.

— Уходишь?

— Очень может быть, — ответил Пьетро. — Если не вернусь… позаботься о себе.

— Не волнуйся, у меня не один трюк в запасе. Мы еще встретимся, друг.

— Мои тебе наилучшие пожелания.

— И мои тебе, Пьетро… Когда окажешься на воле… — Он помолчал. — Будь меня достоин.

Пьетро улыбнулся:

— Уж постараюсь, Джакомо.

Он поцеловал руку Казановы и проследовал за Эмилио Виндикати по темным коридорам.

Виравольта давно не бывал на улице. День стоял прохладный, но падающие на лицо лучи солнца, радующие глаз, казались ему благодатью. Он с удовольствием вдыхал запахи своей вновь обретенной Венеции. Эмилио пришлось остановиться, чтобы дать Пьетро время полюбоваться лагуной с моста Вздохов. Едва покинув камеру, Виравольта ощутил, как его наполняет энергия. Он бы поглотил весь мир, если бы смог. Но медлить не следовало. Светлейший князь поджидал их в зале Коллегии. Пьетро был готов на все ради победы, и беспокоило его отнюдь не расследование, которое хотел ему доверить Виндикати. Он дышал полной грудью, широко шагая по этому дворцу, символу его пленения, но также и восхищения, который он сам испытывал к Венеции. И Пьетро, как хозяин дома, мечтал миновать Порта дель Фрумента — ворота дворца, выходящие на базилику Святого Марка, оказаться во внутреннем дворе с его великолепным патио, элегантным крылом в стиле ренессанса фасадом с часами и бронзовыми парапетами колодцев. Когда византийское строение — дворец Циани — погибло в огне, его восстановили, добавив яркий, выходящий на море, фасад и пристроив еще один зал, обращенный к полуденному солнцу, где и заседал Большой совет. Стены дворца, выложенные ромбовидным красным и белым камнем, со стрельчатыми оконными проемами, украшенными резьбой, напоминали церковный алтарь. Кружева ажурных зубцов, колоколенки из воздушного мрамора, аркады нижней галереи, грациозные колонны верхней — все превращало это готическое сооружение в истинное чудо. Еще один пожар, случившийся в 1577 году, тоже не смог уничтожить это здание: Антонио да Понта восстановил его в первозданном виде, и с тех пор дворец, казалось, победно плыл на волнах вечности. До слуха Пьетро издалека доносились радостные и живые звуки города, и этот настойчивый гул, полностью созвучный его, Пьетро, настроению, добавил радости. Хотели того дожи или нет, Виравольта ощущал себя единым целым с этим городом и той неопределенной и неуловимой лихостью, свойственной венецианцам.

«На воле! Наконец-то на воле!»

Пьетро с Виндикати вскоре добрались до зала Коллегии, и об их приходе доложили дожу.

«Вот и начинается».

Массивные двери распахнулись перед ними, как по мановению волшебной палочки. При других обстоятельствах это произвело бы на Пьетро сильное впечатление. Эти двери, за распахнутыми створками которых виднелись «Битва при Лепанто» на стене и «Марс и Нептун» на потолке, являли собой символ доступа к самым сокровенным тайнам власти, пышному убранству республики и воспоминаниям о былой мощи умирающей империи. Там внутри, в самой глубине зала, восседал на троне его светлость дож Венеции.

Пьетро и Виндикати медленно приблизились к трону.

Подчиняясь приглашению дожа, они уселись напротив него.

Дож долго и пристально изучал лицо узника. Затем откашлялся.

— Подведем итог: специалист по нумерологии, обманщик, игрок, соблазнитель, мастер фехтования, притворщик, двойной, а то и тройной агент, приспособленец… Короче, негодяй. Выходки Черной Орхидеи стали притчей во языцех у членов всех наших советов… Мы долго вас защищали, памятуя об услугах, оказанных республике… Но должен вам признаться, Виравольта: идея снова выпустить вас на улицы Венеции вызывает у меня большие сомнения… Как и вашего приятеля, этого отступника Казанову…

Легкая улыбка осветила лицо Пьетро. Но он быстро справился с собой.

— Венеция благосклонна ко всяким химерам, ваша светлость…

От дожа не ускользнул нахальный оттенок реплики. А Эмилио одарил Виравольту выразительным взглядом, призывая сдерживать свои наклонности.

— Да… — продолжил Франческо Лоредано. — Значит, вы уже в курсе наших проблем… У Совета десяти возникла весьма необычная идея, и мне предложили поручить вам расследование, которое, насколько я понимаю, может подпортить несколько солидных репутаций. Совет десяти, Виравольта. Вам это ничего не напоминает?

«Еще как…»

Пьетро кивнул. Именно на Совет десяти Черная Орхидея работал целых четыре года. Этого всемогущего кружка стоило бояться. Государственное устройство Венеции на ранней стадии обросло всякого рода учреждениями. Сперва Венеция обзавелась Комитетом мудрецов, провозгласивших себя вождями нарождающейся коммуны, в который не вошли представители клира. Затем образовался Большой совет. Теперь он занимался законодательством и избирал всех глав магистратур и различных служб, а также сенаторов, знаменитый Совет десяти и представителей Совета сорока, разрабатывающих фискальные и финансовые проекты. Сенат же еще с золотого века занимался дипломатией, внешней политикой, управлением колониями и ведением войн, одновременно организуя экономическую жизнь Beнеции. Администрация как таковая была поделена на две (основные части: «дворцовые службы», куда входили шесть судебных палат, а также финансовые, военные и морские палаты, канцелярия дожа, где хранились государственные архивы и нотариальные документы; и «службы Риальто», состоящие главным образом из хозяйственных контор.