Покушение на шедевр

— Ну хорошо, — сказал Орландо. — На сей раз я тебе уступлю. Пусть будет один. Что я здесь делаю? Сейчас покажу.

Он подошел к стене галереи и снял оттуда две картины.

— «Мужской портрет» Тициана, — сказал он. Потом поднес к свету другую. — «Мужской портрет» Тициана. Перед нами две совершенно одинаковые картины; чтобы в этом убедиться, не надо быть директором Национальной галереи. Но какая из них подлинная, Имоджин?

Имоджин внимательно рассматривала холсты. Один и тот же знатный венецианец, стоящий боком к художнику; на нем тот же самый голубой камзол, тот же синий плащ, наброшенный на плечи.

— Вот подлинник, Орландо, — произнесла Имоджин, указывая на дальнюю от себя картину.

— Нет, — торжествующе сказал Орландо. — Это не Тициан, а Блейн. А Тициан — вот он. Теперь понятно, чем я занимаюсь? Да, я пленник. Меня круглые сутки сторожат один старшина и трое его подчиненных. Если я выхожу на прогулку, кто-нибудь из них идет со мной. Я не знаю, где я: меня привезли сюда с завязанными глазами, и в дороге я был слеп, как крот. Все это из-за тех десяти тысяч фунтов, которые я проиграл в Монте-Карло. Когда я верну их, меня освободят на определенных условиях. Пока я не знаю, на каких именно. Однако у меня нет сомнений в том, что благодаря мне они уже заработали гораздо больше десяти тысяч. — Орландо помедлил и обвел рукой Большую галерею. — Это моя тюремная камера. Пожалуй, самая шикарная во всей Европе, — может быть, сюда и крыс завезли только ради того, чтобы я не забывал о своем положении узника. Тут я и делаю мою работу. Изготавливаю фальшивки на заказ. Мне велят — я копирую. Не знаю, откуда исходят приказы; наверное, из Лондона. Иногда мне присылают сюда картины, с которых надо сделать копии. А в последнее время шлют фотографии разных американских семей. Я должен превращать их в портреты кисти Гейнсборо, или Рейнолдса, или еще кого-нибудь в этом роде. То есть беру современное лицо и пишу его в манере Гейнсборо, например.

— А куда картины деваются потом, Орландо? Тебе не кажется, что дело здесь нечисто?

— Это был твой третий вопрос, любимая, — сказал Орландо, быстро целуя ее три раза подряд. — Через минуту наступит моя очередь. Я могу только догадываться о том, куда они деваются, но, по-моему, происходит примерно следующее. Кто-то посещает музей, где выставлен на продажу такой вот Тициан, и заявляет о своем желании его купить. Назначается цена — думаю, немаленькая. После успешного завершения торга продавец говорит покупателю, что перед отправкой картину надо почистить, проверить состояние рамы и так далее. Ее привозят сюда. Я делаю с нее копию. Потом обе возвращаются в Лондон. Там покупатель получает не подлинник, а мою копию. Торговец же прячет настоящую картину на несколько лет, а затем снова выбрасывает ее на рынок. Что же касается Гейнсборо — это, мне кажется, довольно хитрая уловка. По-видимому, мне присылают иллюстрации из американских журналов, потому что глава семейства, с родственниками или без них, приезжает в Лондон. Торговец показывает ему моего Гейнсборо. Американец поражается сходству персонажа в роскошном костюме восемнадцатого века с его женой или дочерью. И покупает картину.

Снаружи собиралась буря. Орландо подвел Имоджин к среднему из пяти окон. Верхушки деревьев гнулись, точно в зловещем ночном танце. То там, то сям ветер отрывал от стволов ветки и швырял их в разбитый фонтан в центре заброшенного сада.

— Видишь то первое окно, Имоджин? — Орландо показал в сторону двери, в которую она вошла. — Около него я думаю о дневном задании: о том, какие выбрать кисти, как правильно смешать краски. У второго окна я думаю, как закончить картины: о покрытии, о лаке, о последних штрихах. А у этого окна, — он привлек ее к своей груди, — у этого окна я думаю о тебе.

В окно хлестал дождь. Орландо заметил, что в верхнем стекле появились две новые трещинки. Он закрыл все ставни, кроме ставен на среднем окне, окне Имоджин — той самой Имоджин, что теперь прижималась к нему не во сне, а наяву.

— А теперь моя очередь спрашивать, — сказал он, увлекая ее обратно на диванчик. — Что было с тобой, любимая?

Имоджин рассказала ему о своей ужасной свадьбе, о приеме, на котором она ни разу не улыбнулась, о медовом месяце, когда она научилась запирать свою дверь. Рассказала о жизни в провинции, о скучных соседях, о бесконечных охотничьих историях, о недостатке цивилизованного общения, о нескончаемом потоке писем, в которых мать и сестра учили ее быть хорошей женой. Рассказала, какая тяжесть постоянно лежит у нее на душе там, в Дорсете, среди озер и оленей, как мучительно для нее это прозябание в глуши, как время и скука притупили ее чувства и она стала влачить свое существование точно в полузабытьи. Может быть, все вокруг чувствовали то же самое — она не знала.

— Здесь, с тобой, я словно опять вернулась к жизни, Орландо. Я уже много месяцев не ощущала ничего подобного.

Орландо снова заключил ее в объятия.

— Где ты спишь, Орландо? Уж конечно, не здесь? Если твоя спальня так же просторна, как эта Большая галерея, в ней должна стоять по меньшей мере двойная кровать с пологом.

Орландо помог Имоджин подняться на ноги и повел ее к двери в дальнем конце.

— Двойная кровать с пологом? — усмехнулся он, обняв ее за талию. — Именно на такой я и сплю.

— Фрэнсис, Фрэнсис! Кажется, я нашла ее!

Леди Люси вбежала в гостиную на Маркем-сквер, не тратя времени на то, чтобы снять в холле шляпку и перчатки. Ее муж, во весь рост распростершийся на диване, изучал взглядом потолок.

— Кого нашла, Люси? — Он встал и чмокнул жену в щеку. После вечерней прогулки по холодным лондонским улицам леди Люси разрумянилась, глаза у нее сияли.

— Думаю, ты будешь мной доволен, — сказала она, стягивая с рук перчатки. — Ты говорил, что это может оказаться очень важным.

— Я наверняка буду тобой доволен, Люси, — отозвался Пауэрскорт, — но мне все же хочется знать, кого именно ты нашла.

— Помнишь, как ты прохаживался насчет моих родственников, Фрэнсис? — Пауэрскорт внутренне застонал и выглянул в коридор, дабы убедиться, что в их дом не вторглись передовые отряды армии родственников жены. — Так вот, без них мы, возможно, никогда бы ее не отыскали. Господи Боже, Фрэнсис, что творится у тебя в голове, когда ты вот так лежишь на диване? Ты что, совсем забыл о своем расследовании и отправился воевать с бурами или еще куда-нибудь на край света?

— Я думал о Хорасе Алоизиусе Бакли, человеке, который обожает вечерние службы. Пожалуй, там, где он сейчас, такими развлечениями не балуют. Но скажи же мне наконец, кого ты нашла!

Леди Люси справилась с перчатками и положила на столик шляпку. Затем посмотрела на мужа с некоторым возмущением.

— Честно, Фрэнсис, — сказала она. — По-моему, пора бы тебе догадаться.

Пауэрскорт и вправду уже успел догадаться.

— Хорошо, я попробую, Люси. Ты нашла Алису Бридж, ту молодую женщину, которая приходила на Венецианскую выставку вместе с Кристофером Монтегю. Думаю, твои осведомители, иначе именуемые родственниками, донесли тебе, что в последнее время с ней творится что-то неладное.

— Ты прав, — сказала леди Люси. — Я действительно нашла Алису Бридж. И мне действительно сообщили, что она в последнее время сама не своя. Откуда ты знаешь?

— Это было только предположение. Ну а теперь скажи: тебе известно, где она живет и что она вообще за человек?

— Ее отец — преуспевающий финансист в лондонском Сити. Живут они примерно в миле оттуда, на Аппер-Гроувенор-стрит, дом шестнадцать. Ей двадцать два года, и моя троюродная сестра говорит, что она довольно красива.

— А почему, — сказал Пауэрскорт, постепенно перемещаясь к письменному столу в углу комнаты, — почему твоя троюродная сестра говорит, что она сейчас сама не своя?

Леди Люси смотрела, как движется ручка, зажатая в длинных тонких пальцах Пауэрскорта: он начал писать письмо.

— По официальной версии — ты ведь знаешь, Фрэнсис, никто не любит выдавать семейные тайны, — так вот, по официальной версии, она расстроена тем, что ее сестра уехала из Лондона и стала жить в провинции.