Кровавая плаха

Вошел он в купеческий круг как родной, старики-купцы и те его сметку признали.

Впрочем, купцы — народ разный. Иные уважают своей натуре разгул сделать. Смущают Николая:

— Приглашаем нынче в «Венецию» закатиться. Там у нас с цыганками и прочими особами женского пола уговор сделан. Вы, Николай Иванович, сами теперь хозяин первостатейный и средства у вас вольные. Вы можете требовать себе всего, чего ваша левая нога пожелает. С мадамами станем ликовать, салют пробками шампанского под потолок хлопнем.

— Спасибо за приглашение, — Николай отвечает. — Времени нет на пустяки, да и дома меня жена ждет.

— Дело хозяйское, только вы зря нас в святости превзойти желаете! — разводят гулены руками, а промеж себя шепчутся: «Ишь, сурьезный! Только жену себе взял… того, с изъянцем!» И расхохочутся.

Вырвется Николай домой к обеду, а Валентина валяется в постели, словно недужная, да книжку про французскую любовь мусолит. Хозяйство и домашние дела ее вовсе не трогают.

Говорит:

— Я дама в положении! Купил бы мне, Николя, для услаждения слуха длисированную канарейку в клетке, а то скучно цельный день без тебя. Да, и не забудь принеси сегодня ликеру шоколадного.

Николай ей резоны приводит:

— Тебе нехорошо ликеры и вина употреблять, да и опять в спальне ты курила! Прекрати, пожалуйста.

Покраснеет от досады Валентина:

— Не для того я тебя в мужья взяла, чтоб ты мне узду надевал! Тебе это не прежние времена, теперь полная мансипация. И прикажи, чтобы из матушкиного дома мое пианино сюда срочно доставили. Я договорилась брать уроки у мусье Поля.

Махнет рукой Николай, да сделает, как жена просит.

Стала она уроки брать, да норовит принимать маэстро в такое время, когда Николая в доме не бывает, а прислугу по разным делам разгонит.

Как-то Николаю вышла необходимость срочно сделать в банке депозит, а вся наличность в домашнем сейфе хранилась. Вот и прикатил он на Саблинскую в неурочный час.

Из окон на всю улицу неслись звуки фортепьяно и голос жены, выводившей какой-то романс.

Мать, открывшая ему дверь, покачала головой:

— От этих музыкантов хоть из дому беги! — И в сердцах буркнула: — Вот уж точно: женился на скорую руку, да на долгую муку.

Поднялся Николай на второй этаж. Там в гостиной за роялем сидит в засаленном фраке, похожий на кузнечика, тощий долговязый человек при длинных усах и проборе посредине головы — месье Поль.

Он чуть кивнул Николаю, а жена и вовсе его не замечает, влюбленными глазками в месье вперилась, улыбается, будто даже заискивает.

Тошно стало Николаю.

Другой раз, освободившись от дел пораньше, он вернулся вдруг домой. Внизу кухарка Ольга Козлова с неприязнью и несколько дерзко говорит:

— Ну что, хозяин, дождались мы! Валентина Даниловна с этим хлыщом заморенным на лошадях уехала кататься.

Тут и мать поспела:

— Эх, сыночек! Не зря тебя отец поучал: жене глупой спускать — добра не видать. Баба на сносях, а поведения такого, что впору ее обухом от дури лечить.

…Вечером в доме Кашиных было много шума: Николай наотрез запретил месье Полю бывать в его доме, а жене пришлось выслушать немало горьких упреков.

Но Валентину голыми руками не возьмешь. Заголосила она, будто режут ее, простоволосая и в домашнем платье выскочила на улицу:

— Помогите, люди добрые! Убивают, не дают на пианине распоряжаться! Сил моих больше нету такой реприманд выносить! Нынче же утоплюсь…

Собралась толпа. Хохочут, Николаю советуют:

— Когда топиться будет, ты, купец, не торопись ее спасать! Пусть малость в водичке охладится. Ну и баба нравная!

…На следующее утро кучер Прохор по приказу Николая свез в дом Чесноковой ее дочку вместе с пианино.

Фекла Егоровна надавала Валентине оплеух и отправилась на Саблинскую вымаливать прощения.

Николай жену в дом вернул на условиях: ликеру тайком в спальне не пить, папирос не курить и вообще свой испорченный ндрав не показывать.

Валентина обещала исправиться.

Пробежало холодное время года.

Весна 1897 года была дружной. Уже к Радонице — дню поминовения усопших, в садах и огородах выперла дружная зелень, воздух наполнился несказанными ароматами.

Обеими семьями и со всей челядью съездили на Митрофаньевское кладбище, поклонились родным могилкам. Склепы Кашиных и Чесноковых как нарочно были по соседству. Родоначальник купеческого дома Кашиных, бывший крепостной князей Черкасских, Иван Никандрович был мужиком здоровым, на кулачках не смущался с простонародьем биться лет до шестидесяти.

Иван Иванович задумчиво сидел у надгробия. На плите были выбиты слова, некогда написанные А. П. Сумароковым и столь поразившие русские сердца, что стали они украшением тысяч и тысяч последних приютов человеческих:

И под этой эпитафией годы рождения и смерти купца первой гильдии И. Н. Кашина: «1799–1883».

— А ведь батюшка прожил бы не менее чем сто лет, — с восхищением произнес Иван Иванович. — Ах, чудный Старик был! Я ведь у него родился, когда ему шел…

— Пятьдесят четвертый годок, — вставила слово Анна Петровна. — Старше жены был на три десятка лет. И уж счастлива, уж счастлива она с ним была! За всю жизнь слова плохого не слыхала… — И женщина оросила свое лицо слезами.

— А помер он оттого, что бревно непосильно тяжелое поднял. Кашлять стал, кровь горлом пошла…

— Сгорел в два месяца, — сказала, успокаиваясь, Анна Петровна, обожавшая родителей мужа.

…Потом поехали в лесок, где среди сохранившегося покрова прошлогодней листвы раскинулись палатки, возле которых дымили блестящие золотом и серебром самовары.

— Идите сюда, сердешные! — зазывала их седенькая старушка в платочке в синий горошек. — Медок у меня хоть и не надышний, еще рано новому быть, а все равно. духовитый, для организма полезный. И огурчики соленые для аппетиту.

— Что ж! Старушка ты умильная, — солидно роняет Иван Иванович, — пои нас чаем горячим, а провизия у нас припасена. — Эй, Прохор! Живо тащи из коляски погребец. Сейчас косушкой разогреемся!

— Много ли в ей, косушке? — засомневалась Фекла Егоровна. — Теперича, ежели очувствоваться как должно на свежем воздухе, и полштофа на всю кумпанию еле-еле хватит.

— Не свадьба какая, и косушки с вас будет, — урезонила ее Анна Петровна. — И сливовой наливки есть бутылка.

Иван Иванович, глядя, как женщины расставляют на столе закуски, распорядился:

— Гони, Прохор, домой. Прикажи Валентине, чтоб к нашей трапезе ехала. Доставь ее осторожно, она от бремени вот-вот разрешится.

…Вскоре Прохор привез улыбающуюся Валентину, которую из-за ее серьезного положения на кладбище не взяли: «Чтоб плод не печалить!»

…Благодатная была весна. Рано и споро все росло и цвело, над столом летали витутни. Щебетали разные птицы. Солнце щедро дарило тепло. На сердце был мир и покой. Никто не думал о том, что недалек жуткий час, который навсегда разъединит сидевших за праздничной трапезой людей.

Через шесть дней Валентина родила мальчика.

Счастью Николая не было предела. В ознаменование такого события он подарил ей изумрудное ожерелье.

В августе он отправился в Любань: отец, все чаще недуживший, позвал сына помочь ему в торговых делах. Вернулся Николай домой недели через две. Ольга Козлова, увидав хозяина, не выдержала, расплакалась. Николаи настойчиво стал допытываться причин ее огорчения. Тогда Ольга призналась:

— Валентина поселила в доме Ваську Ладугина…

Николай почувствовал, что земля под ним зашаталась.

— Ну и что? — спросил он сдавленным голосом.

Кухарка, ткнувшись носом в плечо хозяина, разрыдалась:

— Совсем бесстыдной стала Валентина… Не таятся, людей даже не стесняются. Васька и сейчас у нее. Пользуются моментом, так как вы и Анна Петровна в Любань уехавши.