Кровавая плаха

Молодой купец в амурных делах был совсем невинен, но он легко обнаружил, что его девица успела до него с кем-то согрешить — преступление, в глазах купечества страшное.

Забыв про свою природную тихость Николай, разъярился:

— За что мне такой суприз бесстыдный? Говоришь: «Поженимся!» А сама уже. Ну и сюжет!

Разрыдалась Валентина, в ноги Николаю упала, слезы по щекам размазывает:

— Николай Иванович, милый! Чтоб глаза мои вытекли, чтоб руки-ноги отсохли, нет моей вины! Обстоятельства отцовских дел сделали меня несчастной. Ему знакомый банкир дал большую ссуду. Срок подошел, а у отца все деньги в обороте. «Буду вас разорять!» — так обещал банкир. А я тут случайно ему подвернулась. Было мне 13 лет, но из себя уже складная очень. Обманом наедине со мной остался, грозил всех нас по миру пустить, коли я ему баловство не позволю. Ради папеньки и маменьки я потеряла свою честь.

А сама рыдает, рыдает.

Николай сидит на краю постели, глазами в пол утупился.

Малость Валентина успокоилась и смиренно говорит:

— Поступлю я без всякой амбиции. Коли вы, Николай Иванович, такую меня любить не желаете, я приму стрихнина ядовитого, лягу под гробовую плиту во цвете молодости, но и на том свете, извиняйте меня, любить буду вас беззаветно.

Удивительна человеческая натура: Валентина уже сама вполне верила в то, что говорила, свои выдумки считала чистой правдой.

Поверил и неискушенный в женских кознях Николай. На его глаза набежала слеза: жалко стало возлюбленную. Обнял он ее, приголубил:

— Прости мое резкое слово! Как любил тебя, так и буду любить.

…Минуло две недели. Однажды близ полдня в лавку Кашиных пожаловала к неописуемой радости Николая его возлюбленная. Она была как-то по-особенному грустна и задумчива. Купив полфунта миндаля сладкого и положив на прилавок тридцать копеек, тихо сказала:

— Приходи сегодня ровно в семь на старое место…

— Угу! — счастливо задохнулся юноша.

Они опять пришли в дворницкую к Мазилову, опять заходились в любовной истоме на голубом пуховом одеяле.

Когда утомленные страстными играми влюбленные затихли, Валентина вдруг приподнялась на локте и глядя в светлые глаза юноши с трепетом призналась:

— Колечка, милый, у нас с тобой будет ребенок… Кровь гулко застучала в его ушах. Первой пришла мысль: «Теперь отец меня пришибет!»

В тот же день Николай рассказал всю правду матери. Та написала письмо в Любань: «Срочно выезжай!» На следующей неделе во вторник прикатил Иван Иванович.

Не успел тот порог переступить, как Николай упал ему в ноги:

— Батюшка, родимый, весь я в вашей отцовской воле, а существовать без Валентины Чесноковой не могу…

Старик Кашин человек был правильный, суровый, замеса старинного. Взвился он, задрожал:

— Что такое? Какие ты мне тут резоны выводишь?

Анна Петровна, чтоб охладить мужа, отважно в беседу встряла:

— Не гневайся, Иван Иванович! Словами тут не поможешь. Чеснокова от Кольки уже забрюхатела.

— Ну уж это совсем изумление! На губах материнское молоко не обсохло, а он уже под бабью юбку залез!..

— Накажи греховодника для примера, а дело решать надобно.

— Да я его, подлеца, наследства лишу! Лучше все монастырям да храмам завещаю! Ах, убил, ах, осрамил, такой-сякой…

Набросился как коршун на цыпленка, оттаскал отец сына изрядно, аж вспотел и в сердце что-то закололо, но на другой день созвал родственников, стал совет наводить.

— Мать, — говорит, — у Валентины непутевая..

— Не с матерью жить, — сродственники возражают. — А семья все-таки купецкая, ты с покойным Данилой дружил еще во времена стародавние.

— Это, конечно, так! — соглашался Иван Иванович. — Да девка-то, сказывают, тоже вертлявая.

— За глаза и про царя худое говорят… Собака лает, ветер носит.

— И хозяйство, кажись, после смерти Данилы пошатнулось?

— Вот Николай и поправит, парень он толковый. А что брак ранний, так это даже хорошо: не разбалуется молодой человек.

Сродственники выпили наливки, съели обед и вынесли резолюцию:

— Николая, пользы ради воспитательной, еще раз розгами маленько поучить, но дабы грех от всех прикрыть, под венец скоропостижно поставить.

Повели в церковь. Священник провозгласил:

— Обручается раб Божий Николай рабе Божией Валентине…

Невеста при этих словах стала белая, как кисейная фата, и сознание потеряла. В чувство ее привели нашатырем, а старушки головами качали:

— Не к добру такое!

Венчали с помпой. На левом клиросе пели синодальные певчие в полном составе, на правом — церковный хор.

В доме № 15 по Саблинской улице три дня и три ночи шумел пир. Прибыло на брачный праздник все именитое купечество Петербурга, помощник обер-полицмейстера с супругой и двумя дочерьми, чиновники комиссариатского ведомства, частный пристав со всеми подведомственными ему квартальными надзирателями, их помощниками, судебным медиком, разных ведомств секретари и столоначальники. Сюртуки, фраки, кафтаны и полукафтаны, лакированные штиблеты и сапоги бутылками, золотые эполеты и медали, потомственные дворяне и почетные граждане — все затейливо переплелось на этом торжестве.

Музыка была двух сортов — балалаечная и скрипичная, — веселись и радуйся на любой вкус. Кулинарная часть предстала во всем блеске. Выписанный специально для поражения впечатления французский повар приготовил филе из шампиньонов и лягушачьих лапок. Никто к этому блюду не прикасался. Лишь частный пристав по ошибке немного откушал, а когда узнал, что это такое, приказал было француза отправить в участок. Спасибо, помощник обер-полицмейстера запретил применять на свадебном празднике карательные меры.

Впрочем, француз тут же исправился, отправив на столы консоме Салери, прозрачный как слеза галантин из кур, мусс раковый с налимами, салат ромен и очаровательное парфе из орехов.

Балалаечники бодро сыграли «Светит месяц», а скрипачи ответили «Танцем баядерок» из балета «Ферармос» и увертюрой к опере «Жизнь за царя».

Рекой текли вина, перечень которых хотелось бы привести для ошеломленных былым российским изобилием современников, да слишком много это заняло бы места. То и дело звучали тосты — простые, но сердечные от купечества, цветистые от высшего чиновничества.

Но тон задавал помощник обер-полицмейстера, говоривший о значении современного брака, о взаимоотношениях «между обеими половинами живущей в узах Гименея пары в связи с ролью их как частицы общества». Хотя никто ничего не понял, но его речь была встречена аплодисментами и криками «Горько!»

…Но пришла минута, когда бал был окончен. Все с головной болью, несварением желудка, чувством неудовлетворенности и благими пожеланиями разъехались по домам.

Начались будни новой семейной пары.

Переехала Валентина в дом Кашиных.

Поставили дом лишь года за полтора до этого — фундамент каменный, первый этаж кирпичный, а последний — это второй, бревенчатый. В жару в нем капельки смолы выступали.

Всяческим добром набит дом. Живи себе в радость, следи за хозяйством, будь верной женой и помощницей мужа.

Было, правда, некоторое неудовольствие с приданым. Старуха Чеснокова обещалась по нему, кроме всяких перин, шуб, горжеток и серебра столового, лавку на Сытном рынке и 90 тысяч рублей. Горжетки и лавку Кашины получили, а денег у старухи не только не оказалось, но она через дочку попросила под векселя в долг 50 тысяч рублей.

Иван Иванович в долг не дал, ибо знал, что это будет потерянный капитал, но и от 90 тысяч отступился, не стал их требовать.

— Деньги — дело наживное, с собой в гроб не положим! — сказал он молодым. — Главное, дети, живите душа в душу.

Но с последним у молодоженов явно не получалось.

Очень уж разное воспитание было, разными были и стремления.

Николай работе только радуется. Встает спозаранку, целый день его ноги покоя не знают: то в лавках за приказчиками присмотрит, то в банк спешит, то с поставщиками заказы ладит, расчеты производит. А тут товар привезли, проверить его вес и качество надо. А то и в Любань махнуть, там дел невпроворот.