Горбун лорда Кромвеля

– Насколько я понял, Орфан была хороша собой?

– Да, сэр, очень хороша. Маленькая, хрупкая, с белокурыми волосами и милым нежным личиком. За всю жизнь мне не доводилось видеть более прелестного лица. Но брат одного из наших надзирателей работал в монастыре и сообщил, что в лазарете нужна служанка. Вот Орфан и послали в монастырь.

– Когда это произошло, госпожа Стамп?

– Около двух лет назад. Каждую пятницу, в свой свободный день, бедная девочка непременно приходила сюда, чтобы меня проведать. Она была очень ко мне привязана, так же, как и я к ней. В монастыре ей не слишком нравилось, сэр.

– Но почему?

– Об этом она ничего не говорила. Я всегда внушаю детям, что им не следует отзываться дурно о вышестоящих, ибо это большой грех. Но я видела, что Орфан испугана.

– Какова же была причина этого страха?

– Не могу вам сказать, сэр. Я пыталась выведать у девочки, что ее тревожит, но она молчала. Сначала она работала под началом старого брата Александра. Потом он умер, и его место занял брат Гай. Вы его наверняка видели сами и знаете, что наружность у него не из приятных. Девочка на него и взглянуть боялась. А самое главное, она больше не хотела встречаться с Адамом, сыном мельника. Он приходил сюда, чтобы с ней увидеться, но Орфан всякий раз просила меня отослать его прочь. – Смотрительница метнула на меня многозначительный взгляд. – А когда такое происходит, значит, с девушкой обращаются недостойным образом.

– Вы не замечали у нее каких-либо ссадин или синяков?

– Нет, но всякий раз девочка становилась все более унылой и подавленной. А где-то через полгода после того, как Орфан поступила в монастырь, она перестала приходить ко мне. Пропустила одну пятницу, потом другую.

– И тогда вы встревожились.

– Да, сэр. Я решила сама отправиться в монастырь и выяснить, что случилось с девочкой.

Я кивнул, представив себе, как эта кругленькая пожилая женщина ковыляет по ухабистой дороге и колотит в ворота, охраняемые неприветливым господином Багги.

– Поначалу меня не хотели пускать, но я подняла такой шум, что монахам пришлось позвать приора Мортимуса. Ох, до чего грубо со мной разговаривал этот шотландский невежа! Он заявил, что Орфан украла из церкви две золотые чаши и сбежала из монастыря.

– Возможно, именно так все и произошло, – раздраженно заявил Копингер. – Отродья, выросшие в приюте, имеют наклонность к воровству.

– Орфан не могла так поступить, сэр, она была доброй христианкой, – горячо возразила госпожа Стамп и повернулась ко мне. – Я спросила приора, почему они сразу не сообщили мне о случившемся. На это он ответил, что не обязан знать, с кем девчонка водила знакомство. Еще этот жестокий человек пригрозил, что, если я немедленно не уйду, он сообщит о краже властям и Орфан поймают и арестуют. Я рассказала господину Копингеру об исчезновении Орфан, но он отказался заниматься этим делом. Сказал, нет никаких свидетельств того, что в монастыре с девушкой обращались дурно.

– И я был совершенно прав, – пожал плечами Копингер. – Если монах грозился сообщить о краже властям, значит, с вашей ненаглядной Орфан и в самом деле не все чисто и в ее интересах не поднимать шум вокруг этого дела.

– Госпожа Стамп, а как вы полагаете, что на самом деле случилось с девушкой?

– Я боюсь об этом думать, сэр, – ответила она, глядя мне прямо в глаза.

– Но судья Копингер совершенно справедливо заметил: не существует никаких свидетельств того, что с ней плохо обращались в монастыре.

– Я понимаю. Но я слишком хорошо знала Орфан. Она не могла украсть.

– Но возможно, она попала в отчаянное положение…

– Будь это так, сэр, она пришла бы ко мне. Воровать она в любом случае не стала бы. Так или иначе, девочка пропала, и вот уже полтора года о ней нет ни у ни духу. Как сквозь землю провалилась.

– Да, печальная история. Спасибо, госпожа Стамп, что вы уделили нам столько времени.

Я со вздохом поднялся; все мои подозрения по-прежнему оставались лишь туманными предположениями. Мне так и не удалось выяснить ни одного важного факта, проливающего свет на убийство Синглтона.

Госпожа Стамп провела нас в комнату, где дети по-прежнему перебирали ветхое тряпье. Когда мы вошли, они повернули к нам свои худые бледные лица. В воздухе стоял тошнотворный запах старой заношенной одежды.

– Чем занимаются ваши питомцы? – осведомился я у смотрительницы.

– Разбирают вещи, которые принесли нам добрые люди, выискивают такие, что еще можно носить. Завтра в монастыре день раздачи подаяния, и нам понадобится теплая одежда. Погода стоит холодная, а путь предстоит не из легких.

– Да, совершать пешие прогулки по такому холоду не слишком приятно, – кивнул я. – Благодарю вас, госпожа Стамп.

Мы оставили приют для бедных, а пожилая леди вернулась к детям, чтобы вместе с ними перебирать жалкие лохмотья.

Мировой судья Копингер предложил нам пообедать у него в доме, но я отказался, сославшись на то, что мы должны вернуться в монастырь. Хрустя башмаками по снегу, мы вновь двинулись по городским улицам.

– Боюсь, сегодня мы останемся без обеда, – с печалью в голосе предположил Марк. – Когда мы придем в монастырь, будет слишком поздно.

– Ты прав. Давай зайдем в трактир.

Неподалеку от городской площади мы нашли приличное на вид заведение. Хозяин провел нас к столу, стоявшему у окна, откуда открывался вид на пристань. Я заметил, что груженная шерстью лодка, которую мы видели прежде, теперь медленно двигается по каналу в сторону моря, туда, где ее ждет корабль.

– Клянусь мучениями Спасителя нашего, я умираю с голоду, – заявил Марк.

– Я тоже. Но думаю, от пива нам с тобой лучше воздержаться. Ты знаешь, что согласно правилам святого Бенедикта зимой монахам следует принимать пищу только один раз в день. Правда, он устанавливал свои правила для мягкого итальянского климата, но первоначально у нас, в Англии, его требования соблюдались столь же неукоснительно. Представь только, каково это – часами молиться в холодной церкви и лишь один раз в день иметь возможность подкрепить свои силы. Но с течением лет монастыри становились все богаче, а их уставы мягче. Поначалу монахи позволили себе вкушать пищу дважды в день, потом трижды, потом стали лакомиться вином и мясом.

– По крайней мере, они не оставили молитвы.

– Да, молятся они с прежним усердием. И неколебимо верят, что молитвы их помогают душам усопших обрести мир и покой. – Я вспомнил брата Гая, распростертого перед распятием, его страстную мольбу. – Но, увы, они пребывают в заблуждении.

– Признаюсь вам честно, сэр, от всех этих теологических вопросов у меня начинает кружиться голова.

– Значит, Марк, тебе надо укреплять свою голову, господь даровал тебе разум для того, чтобы ты его использовал.

– А как ваша спина? – спросил Марк, пытаясь сменить предмет разговора.

Про себя я отметил, что за последнее время он стал частенько прибегать к подобному приему.

– Сносно. Намного лучше, чем поутру.

Тут трактирщик принес нам пирог с кроликом, и мы занялись едой.

– Как вы думаете, что случилось с той девушкой из приюта? – спросил Марк, утолив голод.

– Это известно одному Богу, – пожал я плечами. – У нас в руках слишком много нитей, но все они обрываются. Откровенно говоря, разговор с Копингером не оправдал моих ожиданий. Так или иначе, мы с тобой знаем, что в монастыре женщины-служанки подвергаются грязным домогательствам. Кто из монахов особенно в этом усердствует? Нам известно, что приор Мортимус не давал проходу Элис, но, возможно, в монастыре есть и другие любители потешить свою похоть. Что касается исчезнувшей девушки, Копингер совершенно прав. Не существует никаких улик, указывающих на то, что Мортимус лжет и на самом деле Орфан вовсе не убежала с похищенными чашами. Старая смотрительница слишком привязана к своей воспитаннице и потому судит о ней пристрастно. А никаких доказательств того, что с девушкой случилась беда, нет, – заявил я и рубанул рукой воздух.