Золото Ариеля

— Стоп. Я не успеваю за тобой. Что это за алхимическая вода?

— Роса, — терпеливо пояснил Робин. — Я собирал ее, раскладывая чистые тряпки на кустах по ночам в старом саду у Флита, а утром выжимал их.

— А Ворон? Какое отношение ко всему этому имеют вороны?

— Это следующая стадия, — сказал Робин. — Мастер Агриппа писал, что «чернота Ворона показывает совершенное разложение семени». Я думаю, я надеюсь, что тигель почти готов для разложения. Можно я еще раз посмотрю ваше письмо, проверить, не упустил ли я чего-нибудь?

Нед дал ему письмо.

— Я понимаю, что все время спрашиваю об одном и том же. Но тебе удалось найти что-нибудь в этом письме о доках? Какой-нибудь символ или древнее алхимическое слово?

Робин поднял глаза от письма.

— Я ничего не нахожу. Но посмотрите. Вот немного о Вороне. «Теперь от разложения мертвого остова надежды родится плодоносный Ворон, который с помощью Attramentum, мало-помалу расправляя крылья, начнет летать со своими драгоценными отпрысками». Поскольку Ворон черный, в алхимии этим словом называется Nigredo, темная стадия меланхолии и смерти, которая, в чем согласны все алхимики, очень важна для того, чтобы творение свершилось. Разве это не удивительно?

— А что такое «attramentum»?

— Это алхимическое название черных чернил.

— Черных чернил…

Нед схватился за голову.

— Ну почему они не пользуются обычными словами?

Льюк приходил регулярно, всегда с одышкой после подъема по лестнице, он менял повязки и накладывал свежую мазь, — процесс, который длился дольше или короче, в зависимости от степени опьянения доктора. Руки у Неда быстро заживали.

Часто на чердак поднимался Мэтью, иногда поздно вечером, после хорошей попойки, и многословно желал Неду скорейшего выздоровления, а также передавал ему новейшие уличные слухи, в страстной надежде, что это поможет вернуть брата к сочинению баллад. Нед слушал, поднимал свои перевязанные руки и говорил, что как только ему полегчает, он сочинит целую книгу баллад.

— Что-нибудь веселое, чтобы продавать на улицах, — предлагал Мэтью. — Песни, которые можно петь в тавернах во время рождественских праздников.

Нед пытался расспросить его, как идут дела и удается ли ему сдерживать своих врагов. Но Мэтью всегда заявлял, что дело идет лучше некуда, и заговаривал о другом.

Элис заходила редко, явно затаив недовольство оттого, что он пренебрег ее вниманием. Она иногда приносила ему поесть и с грохотом ставила все на стол у кровати. Однажды сказала укоризненно, уходя:

— Этот твой мальчишка, подмастерье, часами просиживает в старой пекарне. Ты что, дал ему ключ? Он напускает на себя такой таинственный вид всякий раз, когда я спрашиваю у него, что он там делает.

Нед сказал:

— Мальчик стесняется своей внешности. Своих обрубков. Наверное, лучше оставить его в покое — пусть сидит наедине с самим собой.

Она недоверчиво кивнула и вышла.

Когда до Рождества оставалась всего неделя, Нед наконец-то смог ступить на ногу, и Льюк снял повязки с его рук. Нед подождал, пока внизу не начнется обычный разгул, и закадычные друзья Мэтью, оценив и заперев награбленное, начнут пировать.

Он некоторое время прислушивался к веселью, потом надел плащ и шляпу, натянул поношенные сапоги, подаренные братом, и тихонько спустился по задней лестнице.

Времени почти не осталось, особенно если Нортхэмптон уже узнал, что его шпиона бесцеремонно вытолкали из Сент-Джеймского дворца. Неду было нужно увидеть Сару Ловетт, которая обещала узнать побольше о тутовых деревьях. Ему нужно было увидеть Кейт, чтобы убедить ее, что ее дружба с Рейли навлечет на нее опасность. И он хотел узнать, не разнюхал ли Пэт чего-нибудь еще насчет тайных делишек Ловетта в доках.

Но прежде всего он хотел выяснить, отчего умер Тобиас Джебб.

По просьбе тайного совета королевская коллегия врачей пять лет назад составила список действий, которые надлежит предпринять местным властям в случае вспышки чумы. Обо всех новых случаях этой болезни следовало доложить осмотрщикам и наблюдателям, которые назначались в каждом приходе и в чьи обязанности среди прочего входило следить за тем, чтобы никто не нарушал карантин. Воистину то была мрачная работа, потому что здоровых приходилось запирать вместе с умирающими.

И еще приходской осмотрщик был обязан проверять, не умерла ли от старости или не была ли убита каждая жертва чумы, о которой ему докладывали. Затем эти сведения передавались приходскому псаломщику, делавшему записи в церковных книгах. Нед Варринер знал это; и вот в этот вечер, под дождем и ветром, от которых раскачивались уличные вывески и гасли фонари на домах, так что темнота стала почти повсеместной, он шел, спрашивая дорогу у встречных. Наконец он пришел на Гудрун-лейн у Уэст-Чипа, хромая, как Пелхэм, из-за больной ноги, и там постучал в дверь дома, в котором жил приходский псаломщик.

Ему не хватало Варнавы, который бежал бы за ним по пятам. Он обернулся, почти ожидая увидеть, что пес отстал, привлеченный крысиной норой или каким-то заманчивым кусочком; но, конечно, улица была пуста. Он снова постучал. Пока он ждал, внезапный порыв ветра хлестнул ему дождем по лицу.

Наконец слуга приоткрыл дверь и с подозрением посмотрел на Неда. Тот сказал:

— Мое имя Варринер. Доложи обо мне своему хозяину. Я думаю, он примет меня.

Слуга закрыл дверь, и на мгновение уверенность Неда несколько поколебалась. Потом дверь снова открылась, на этот раз там стоял сам приходской псаломщик, Томас Крэбтри.

Вид у него был раздраженный и взволнованный.

— Ну, Варринер? Что вам нужно?

— Мне нужно, чтобы вы поискали в своих записях, — сказал Нед, — подробности смерти серебряных дел мастера Тобиаса Джебба. Умершего от чумы.

В прошлом Крэбтри был платным осведомителем Нортхэмптона. Нед знал, что он старается сохранить это в тайне. Псаломщик вспыхнул:

— Я не могу. У меня гости. Возможно, если вы придете утром…

Нед сказал спокойно:

— Нет, сейчас. Если только вы не хотите, чтобы в приходе узнали, как вы получали деньги от Нортхэмптона.

С крайней неохотой Крэбтри пригласил Неда в коридор и удалился с лицом мрачным и раздраженным. Вскоре он вернулся с тяжелой книгой записей, положил ее на стол и начал перелистывать. Он посмотрел на Неда; выражение его лица представляло собой смесь возмущения и торжества.

— Как его звали? Джебб? Здесь ничего не записано.

— Но он умер от чумы. Он и его жена. Это произошло всего несколько дней назад. Дом был заколочен и помечен крестами.

— Я вам сказал — его имени здесь нет.

— Я побывал у осмотрщика, который велел заколотить дом досками. Он признался, что вы отдали приказ о похоронах.

Крэбтрн побагровел.

— Это, должно быть, ошибка в записях. Я не помню, что там была чума.

— Хотя вы велели свезти тела в чумную яму рядом с госпиталем Святого Варфоломея? Ночью?

— Пропади вы пропадом, говорю вам, я не помню…

Нед круто повернулся и вышел в темноту. Теперь он убедился, что убийство Тобиаса Джебба и его жены было организовано кем-то, кто занимал могущественный пост; кем-то, кто мог повелевать всеми приходскими служащими.

На другой день в полдень Нед оказался безымянным участником суматохи у дома модной портнихи на Кордвейнер-стрит — оживленной улице, где лошади, покупатели и торопливые грумы боролись за место. Чисто выбритый, одетый в просторный плащ и в широкополой шляпе, Нед позвонил в боковую дверь большого дома портнихи, и его провели мимо мастерских на первом этаже, полных закройщиц и помощниц, рулонов батиста и атласа, к черной лестнице в отдельную комнату на втором этаже.

Сара Ловетт впустила Неда, потом заперла дверь.

— Значит, ты получил мою записку. Я помню, ты сказал, что тебя можно найти в «Короне».

Она была одета в простое платье из синего шелка, отороченное кремовым кружевом. Ее темные волосы были убраны в сетку; они блестели, но Нед заметил в них седые пряди.