Смерть в адвокатской мантии

— Как вы сказали? «Берег Дувра»? — наморщив лоб, доктор мысленно обследовал это название, словно некую сомнительную опухоль.

— Я имею в виду стихотворение Мэтью Арнольда [44], который столь проникновенно писал об утрате веры в викторианской Англии, — напомнил Пауэрскорт и на минуту прикрыл глаза. — О той вечной грусти в рокоте волн, которая еще Софоклу слышалась отзвуками человеческого страдания, а у Мэтью Арнольда обрела мотив скорбной и безвозвратной потери.

Позвольте, доктор, рассказать короткую историю о «Береге Дувра». Историю про молодого человека, благополучно приступившего к работе в одном из оксфордских богословских колледжей, однако через пару лет впавшего в сомнения. Бог создал человека или же человек — Бога? Как совместить Книгу Бытия и данные науки, библейское сотворение мира с теорией Дарвина? Возможно ли в одном лице являться Богом и Сыном его? И прочее, обычный набор смущающих душу вопросов. Необычайно тронутый стихами Арнольда, наш впечатлительный герой решает отправиться на тот самый берег Дувра в надежде, что прочитанные там в указанное автором ночное время прекрасные строки разрешат истерзавшие его душу сомнения. Он садится в поезд, и уже слова «Мейдстон — Ашфорд — Кентербери — Дувр» звучат для него вдохновляюще. Прибыв на конечную станцию, он добирается до берега и, стоя у края воды, начинает вслух громко декламировать стихотворение. С Ла-Манша, надо сказать, всегда дует сильный ветер, так что голос чтеца летит в глубь суши. Наш герой под конец почти в слезах от красоты стихов, от образа земли как мира неясных людских грез:

— Чем же все кончилось, лорд Пауэрскорт? — нетерпеливо спросил доктор. — Вернулась к молодому человеку его вера?

— Увы, доктор, вера к нему не вернулась. Вместо нее прибыли двое дюжих стражей береговой охраны, которые, высматривая контрабандистов, услышали странную декламацию и подумали, что это, возможно, какой-то сумасшедший. Они посадили его на ночь в камеру (представляете, как он объяснял свое поведение дежурному полисмену), а наутро он получил тридцать суток тюремного ареста за нарушение общественного порядка. Говорят, через месяц молодой человек вернулся в Мейдстон, утратив веру окончательно.

— Забавная история, — усмехнулся доктор. — Но этот «Берег Дувра» не обо мне. Я все еще верую. Верую, что узрю Господа и буду навеки воссоединен с моими покойными родителями и первой женой. И все же, чем я могу быть вам полезен?

— Не скажете ли, доктор, где вы находились вечером 28 февраля? Это была пятница.

— В тот вечер, когда отравили бедного мистера Донтси? Я до самого вечера был здесь, в своем рабочем кабинете. Секретарь даст вам имя и адрec последнего пациента — он ушел около половины шестого. Затем я сделал несколько заметок для доклада, который должен был прочесть в субботу на конференции в Оксфорде. Часов в семь я вышел, взял кеб до Паддингтонского вокзала и потом сел в поезд. Профессор Уилфред Бэверсток, организатор этой конференции, подтвердит вам, что вскоре после девяти я уже был у него в Хартфордском колледже.

Пауэрскорт легко подсчитал, что, если доктор шел быстро или взял кеб в обе стороны, он вполне успел бы по дороге на вокзал заехать в Куинз и оставить там кое-что для адвоката Донтси.

— Был ли кто-нибудь с вами в промежуток времени между уходом последнего пациента и вашим отъездом на вокзал или же вы оставались в полном одиночестве? — спросил он.

— Ну, в этом здании, разумеется, были другие врачи, однако я никого не видел, если вы спрашиваете об этом.

Пауэрскорт скользнул взглядом по стоящей возле докторского стола вертящейся книжной этажерке… и сердце его забилось быстрее.

— Боюсь, доктор, что в связи с расследованием гибели мистера Донтси я вынужден задать вам вопрос о вашей супруге и ее с ним отношениях. Для начала, как вы с ней познакомились?

Старичок доктор рассмеялся.

— Это еще вопрос, кто кого подцепил, лорд Пауэрскорт. Я не считаю нужным оправдываться в том, что люблю мюзик-холл. Что хорошо для короля, то подойдет и его подданным, не так ли? Я пошел в «Альгамбру», где она танцевала, шоу называлось, если мне не изменяет память, «Шальные девчонки», и я смотрел его трижды. Когда я шел из театра после третьего посещения, ко мне подошла Кэтрин и игриво спросила, сколько же раз она уже видела меня среди зрителей. С этого все и началось. Я верую в Создателя и Божий промысел, лорд Пауэрскорт, но не вижу причин, чтобы не насладиться женским обществом в последние месяцы жизни. Моя первая жена умерла, детей у нас не было, и я не собирался оставлять все, что нажил, филантропам от медицины. Вот так и получилось. Я сразу же предупредил Кэтрин, что болен, а потому не смогу исполнять некоторые супружеские обязанности и не возражаю против того, чтобы моя жена встречалась с кем-нибудь на стороне, если она обещает оставаться со мной до моего смертного часа.

«Неужели это правда? С угасанием физического желания ревность действительно исчезает? Или нет? Возможно, женившись на женщине гораздо моложе себя, вполне естественно допускать ее близость с другими мужчинами. Но все-таки в это трудно поверить», — думал детектив. Он заметил выступившую на лице доктора испарину. Похоже, признания эти не слишком ему приятны. И тут Пауэрскорт вспомнил, что, по словам Кэтрин Кавендиш, она встретила Донтси в приемной возле кабинета мужа.

— Александр Донтси был вашим пациентом?

— Да, я консультировал его в течение нескольких лет.

«Способен ли врач убить человека, которого он лечил?» — промелькнуло в голове у Пауэрскорта.

— И что вы о нем думаете?

— О Донтси? — переспросил доктор, задумчиво глядя на висевшее на стене «Благовещение», словно оттуда могла явиться благая весть и для него. — Он мне очень нравился. Этот человек обладал некой душевной грацией, внутренним благородством, которое не часто встретишь у нынешних адвокатов, помешанных на гонорарах.

Из всех тех, чьи убийства ему доводилось расследовать, Пауэрскорт больше всего хотел бы познакомиться с Александром Донтси. Он вспомнил портрет адвоката, который хранился сейчас где-то в подвалах Куинза, и вдруг понял, что, наверное, купил бы его. Видимо, очень был славный человек этот Донтси. Вот и Люси наверняка не осталась бы равнодушной к пленившему Кэтрин Кавендиш обаянию мистера Алекса. Ему простились бы и крикет, и даже любовная интрижка.

— Жаль, что он погиб, — вслух произнес Пауэрскорт. — Последний вопрос, доктор, и простите, тоже личный. Вы с миссис Кавендиш когда-нибудь обсуждали, как она будет жить после вашей кончины?

«Он так благовоспитан и деликатен, что аж противно! — подумал Риверс Кавендиш, которого начинали раздражать постоянные извинения Пауэрскорта. — Хотя, может, это оттого, что он не привык общаться с умирающими».

— Вроде бы не обсуждали, — ответил доктор, — а что, пора?

— Думаю, это решать вам, — улыбнулся Пауэрскорт и встал.

На улице, вдыхая сыроватый воздух Харли-стрит, Пауэрскорт снова ясно представил себе два объемистых тома на этажерке у доктора Кавендиша. Первый, в коричневом переплете, назывался «Помощь при отравлении ядами», а второй, во вполне уместной черной обложке, — «Воздействие различных ядов». На корешках стояло лишь имя автора, его регалии, вероятно, перечислялись на титульном листе. Оба научных труда принадлежали одному автору, и фамилия его была Кавендиш.