Тайна царского фаворита

Направляясь через парк в сторожку, я столкнулась в аллее с Салтыковым, пребывавшем в какой-то необъяснимой обстоятельствами сонной задумчивости. Впрочем, при виде меня он несколько оживился, но само его оживление показалось мне мрачным.

– Леночка, скажи мне, только честно, положа руку на сердце – ты не находишь мое поведение величайшей глупостью? – тоскливо вопросил он.

Валентин не объяснил, что именно он подразумевает под словом глупость, но долгих объяснений и не требовалось.

– А сам ты разве так не думаешь? – слегка подначила его я, чтобы сделать более разговорчивым.

– Я, – Валентин слегка замялся, – я… боюсь, что именно так и думаю. Но ничего не могу с собой поделать. Анна… Она мне так дорога… А я был столь эгоистичен, что… Черт, как же трудно об этом говорить.

– Знаешь, если уж речь зашла об Анне, – я поняла, что и мне почему-то стало трудно говорить, но все же пыталась найти слова. – Эта юная дама за всю свою жизнь ни разу не сделала глупости, всегда была слишком добродетельна и разумна, и, может быть, ей как раз стоило бы сделать хоть что-нибудь в этом роде. Глупости так украшают жизнь! А от тебя зависит, чтобы ваши глупости не оказались для Ани непоправимо горькими, но, насколько я тебя знаю, этого ты никогда не допустишь.

После таких душеспасительных слов, посчитав возложенную на меня миссию резонера исчерпанной, я сочла себя вправе удалиться.

Теперь все мои помыслы сосредоточились на парковой сторожке. Идти мне осталось буквально два шага, а я все еще ломала голову над тем, как же обращаться к старой знахарке, переступив порог ее домика.

Прозвище Сычиха я посчитала слишком грубым и оскорбительным, называть просто по имени особу, годящуюся мне чуть ли не в бабушки, тоже неучтиво, отчество Меланьи было мне неведомо. А обращение типа сударыня или мадам применительно к деревенской ворожее было бы просто странно…

Решив по возможности обойтись без всяких обращений, а в крайнем случае поименовать знахарку тетушкой (слово бабушка подчеркнуло бы ее возраст и могло обидеть), я постучалась в дверь сторожки.

– Входи, открыто, – донесся до меня бодрый голос Меланьи. Я переступила порог.

Как и все усадебные строения, сторожка, возведенная по европейским архитектурным канонам, ничем не напоминала обычную деревенскую избу не только снаружи, но и внутри. Небольшие, но изящные оконца и очаг, сложенный во французском стиле из грубых камней и украшенный непременными чугунными завитушками, делали домик похожим на жилище зажиточных пейзан где-нибудь в долине Марны или Луары. Вся обстановка явно попала сюда из барского дома и претендовала даже на некоторую роскошь.

(Особенно если учесть, что в графском имении, долго простоявшем без хозяйского присмотра, мебель рассохлась, пропиталась пылью, повыцвела, и лак на ней потускнел и облупился. А здесь все было хорошо обихожено, и каждый комод сверкал блеском навощенных боков и латунных ручек и являл полный контраст с запустением в господских покоях.)

Под окнами тянулась вдоль стены резная деревянная скамья из дуба, своим благородством явно выдававшая заграничное происхождение, на кухонной полке теснились надраенные медные кастрюльки и стояли тарелки из хорошего фарфора с золотыми монограммами, а полку над очагом украшали саксонские блюда с характерным кобальтовым орнаментом. Да уж, хозяева усадьбы старую Меланью баловали, ничего не скажешь…

На крюке над огнем был подвешен котелок, в котором что-то булькало, распространяя острый запах пряных трав. Впрочем, и бесчисленные пучки сухих растений и кореньев, подвешенные на балках под потолком, тоже наполняли здешнюю атмосферу необычными ароматами.

Уже знакомый мне черный кот, безмятежно спавший на скамье, при моем появлении спрыгнул на пол, потянулся и принялся с интересом меня рассматривать недобрыми желтыми глазами. Боюсь, я не вызывала у него особой симпатии.

– Здравствуйте, – почтительно поприветствовала я знахарку, выкладывая на стол перед ней коробку шоколадных конфет фабрики «Эйнем». – Я вам сладкого к чаю принесла.

Няня, помнится, говорила, что Меланья не брезгует мелкими подарками, поэтому я не решилась прийти к ней с пустыми руками и прихватила гостинец. Но она отмахнулась от шоколада, проворчав:

– А, конфекты… Это барские затеи, пустые! Ты, милка, пойди сюда и сядь. Послушай, что я, старуха, тебе скажу. Те двое, что вчера с тобой были, – люди темные. Каждый свое зло на душе носит.

В этом я не сомневалась и без предупреждений старой Меланьи.

– Ты с ними дружбу не води, – продолжила она. – Лихо накличешь.

– Но ведь иначе не поймешь, что у них на уме, – возразила я знахарке. – Если знаешь, что замышляет враг, ты уже вооружен против его козней.

– Что ж, дело твое, – кивнула головой старуха. – Но про воду помни. Сгодится еще.

Далась же ей эта вода! Неужели она позвала меня сегодня только для того, чтобы снова напомнить о воде?

Меланья строго смотрела на меня из-под низко повязанного темного платка. Сегодня она опять была в крестьянском платке и бесформенной старой одежде. А жаль – мне невольно пришло в голову, что в нарядах своей покойной хозяйки она гораздо лучше гармонировала бы с интерьером этого необычного места.

– Ты ведь сокровище графское ищешь? – спросила вдруг после долгой, выдержанной почти по Станиславскому паузы Меланья.

Я вздрогнула. Все маловажные мысли тут же вылетели у меня из головы. Удивительно! Этой древней бабке, сидящей безвылазно в своем домике, известно больше всех. Ну что ж, разговор принял столь интересный оборот, что я не сочла нужным отпираться.

– Да, ищу! Полагаю, что дедовское сокровище очень помогло бы молодой вдове, оказавшейся в весьма плачевном положении. Покойный поручик Чигарев не оставил Анне почти ничего. Девочке не на что жить!

– Ну что ж, верю, ты своей корысти в чужом добре не видишь.

Меланья продолжала сверлить меня жгучим взглядом, от которого мне делалось не по себе. Не менее жгучим взглядом рассматривал меня и кот, вероятно, перенявший ухватки своей хозяйки.

На секунду я дрогнула – захотелось поскорее уйти из этого странного и чуть-чуть страшного дома. И все же мое неискоренимое любопытство не позволяло прервать разговор.

– Клад-то графский заговоренный, – прошелестела наконец знахарка. – Он абы кому в руки не дастся. То, что тебе кладовая запись в руки попала, еще не сулит, что и сокровище легко отыщешь. Клады, матушка моя, головой сыскивают, а не лопатой. И на дело это надо пойти, помолясь и помоги попросив у Отца нашего небесного. Запомни, другой раз пойдешь клад искать, бери с собой белую восковую свечу, спрын-траву и траву «петров крест», чтобы нечистый вреда не причинил…

– «Петров крест»? – ошалело переспросила я.

Легко сказать – бери… Господи, где же мне взять такое экзотическое растение, если я даже не знаю, как оно выглядит? Мои познания в области ботаники, почерпнутые на уроках в родной гимназии, где я не отличалась особым прилежанием, помогали мне отличить подорожник от одуванчика и василек от ромашки, но «петров крест»… И спрын-трава… Это под силу разве что университетскому профессору-естественнику, да и то, поди, не каждому – у господ ученых весьма узкая специализация, и геолог ботанику не коллега…

Старуха снисходительно взглянула на меня и, забравшись на скамью, сняла с потолка два пучка сухих трав, перевязанных суровой нитью. Кинув передо мной на стол эти маленькие венички, она продолжила:

– Искать клад нужно только с добрым намерением. Дай зарок передать все, что найдешь, истинной хозяйке, а себе возьми лишь то, что Анна сама предложит. Помни, доставая клад, нельзя разговаривать и назад оглядываться нельзя. И никогда не спи там, где зарыто сокровище, нечистый заморочит…

– Ой, тетушка, вы так говорите, словно я этот клад уже нашла или по крайней мере точно знаю, где он лежит, – я не смогла удержаться от прагматического замечания, но тут же прикусила язык.

– А и не узнаешь, касатка, пока заклятие не снимешь. Заговоренный он, клад-то, сказано ж тебе было. Запомни: смочишь нож в святой воде, очертишь круг, на нем наметь все четыре стороны света и поставь туда четыре свечи. Огонек на них зажжешь, да каждой свече, как каждой сторонушке, в пояс поклонишься и скажешь слова заветные… Ты возьми карандашик-то и пиши за мной, не то из памяти вылетит. После назубок выучи, а бумажку в полночь сожги и пепел по воде развей. На, пиши!