Ученик еретика

Девушка выглядела как всегда, разве что только была чересчур тиха и молчалива. Ни страха, ни отвращения, ни попытки высвободиться, и однако, Кадфаэль мог сказать: она сознавала, что дядюшка в руке держит нож.

— Так вот где вы вершите свое волшебство, — сказал Хью, с любопытством разглядывая мастерскую. — Я не однажды интересовался тем, как выделывают пергамент. Качество вашей работы всем известно, я и сам не раз имел возможность восхититься им, однако как вам удается так отбеливать листы, да еще с обеих сторон?

Как праздно любопытствующий посетитель, он походил по комнате, заглядывая во все углы. Увидев, что на подставке с ножами одного явно не хватает, Хью молча отметил это про себя. Чтобы испытать Джевана, не прячет ли он чего-то в мастерской, Хью предложил ему войти в лачугу. Но Джеван, не переменяя положения руки, вместе с девушкой подошел к порогу и остановился. Его стесненные движения казались теперь зловещими, и разбить цепь, связавшую их, представлялось делом жизни и смерти. Кадфаэль подошел поближе.

Хью, чувствуя одновременно и замешательство, и любопытство, вышел из мастерской. Пройдя мимо двух скованных фигур, он направился вниз к реке, где были погружены в воду рамы с сырыми кожами. Джеван медленно шел за ним, тесно прижимая девушку к своему боку. Женщине полагается идти слева, чтобы правая рука мужчины была свободна и он мог защитить свою спутницу. Джеван, напротив, прижимал к себе девушку, чтобы можно было, когда не останется надежды, поразить ее ножом. Или нож он припас для себя?

Илэйв, чтобы сократить путь, пробежал через весь город, от моста к мосту, далее по дороге, но не в диком рывке, как в аббатстве, а уверенно, подобно бегуну, рассчитывающему свои силы. Оказавшись за городом, он выбрал кратчайшую тропу, издавна известную ему, — ту, что вела над излучиной реки, где было всегда глубоко и вода текла наиболее быстро. Наконец он добрался до склона, с вершины которого хорошо можно было рассмотреть мастерскую Джевана, отстоявшую достаточно далеко от кромки воды на случай половодья; теперь он под прикрытием деревьев взглянул вниз и отдышался.

Все они были там, неподалеку от хижины. Дверь, выходившая на запад, была отворена, пропуская вовнутрь последние проблески дня. И в западной, и в южной стенах, смотревших в сторону от реки, были прорезаны окна, чтобы у мастера не было за работой нужды в освещении. Илэйву хорошо были видны погруженные в реку решетчатые рамы, сквозь которые, бурля, бежала вода, они были укреплены в нескольких шагах вниз по реке, где берега сходились наиболее тесно. Дверь хижины стояла широко распахнутой, чтобы создалось впечатление, будто хозяину нечего скрывать, а его рука, крепко обвившая племянницу, создавала обманчивую картину теплых родственных чувств. Джеван, даже когда Фортуната была ребенком, никогда не выражал свою нежность столь откровенно, как горячий, порывистый Жерар. Джеван был совсем другой человек: замкнутый, себялюбивый, никого не ласкавший и избегавший всяческого прикосновения, не имевший обыкновения изливать чувства. Его любовь к племяннице обычно выражалась в сдержанном поддразнивании, не более, хотя надо признать, что он был искренне привязан к ней. Однако он никогда не был нежен настолько, чтобы обнимать ее. И потому, очевидно, не сердечная ласка побуждала его теперь тесно прижимать к себе Фортунату. Она сделалась ему врагом, и ее же он использует как защиту, раз уж не осталось других средств. В противном случае зачем бы он стал прижимать ее к себе так тесно? Девушка могла стоять чуть поодаль, и это только послужило бы доказательством для шерифа, что все здесь в порядке. Но Джеван не уверен в ней и, давя ей на руку, напоминает, что, если она предаст его, месть последует незамедлительно. Прячась за деревьями и кустами, Илэйв спустился по склону. Оказавшись ближе к хижине, он мог уже слышать голоса, но не разбирал, что говорят. Между ним и говорившими находился державший лошадей за поводья брат Кадфаэль, который тоже успел уже подойти поближе. Илэйв понимал, что шериф вынужден вести с Джеваном притворно спокойную беседу. Ничто не должно было ее нарушить: одно неосторожное слово, малейшее угрожающее движение могли обернуться несчастьем. И потому казалось, будто старые знакомые встретились, как обычно, посудачить о том о сем.

Илэйв видел, как Хью вошел в хижину, а Джеван так и остался снаружи, крепко держа Фортунату. Видел он и то, как шериф вышел из хижины, оживленный и любезный, и стал спускаться к реке, пригласив Джевана последовать за собой, и как тот пошел за ним, не отпуская Фортунаты, как если бы они срослись. Кадфаэль, стоявший неподвижно, теперь словно очнулся и также стал спускаться к реке. Однако Джеван ничуть не ослабил своей хватки. Фортуната следовала за дядюшкой, не проронив ни слова, со спокойным и усталым лицом.

Ясно, что шериф и Кадфаэль хотели как-то отвлечь Джевана, чтобы хоть на миг он отпустил племянницу, ибо даже шериф не мог сейчас освободить ее, гарантировав ей жизнь. Джеван обокрал ее, и потому надлежало принять какие-то меры. Но противников было всего двое, оба были ему хорошо знакомы — и потому он нашелся как противостоять им или по крайней мере не подпускать их к себе даже на расстояние вытянутой руки. Пока он крепко держит Фортунату и девушке угрожает опасность, никто не посмеет заявить, будто что-то не так.

И только он, Илэйв, может сейчас спасти ее! Джеван не подозревает о его присутствии и потому не станет ему противодействовать. Он, Илэйв, заставит его прекратить комедию и отказаться от своего живого щита. Однако действовать предстояло безотлагательно.

Последний луч заходящего солнца, прежде чем светило окончательно скрылось за кустарниками, упал на хижину, заставив побледнеть и без того бледный свет лампы внутри мастерской, и осветил на миг кисть руки Джевана. Илэйв тут же заметил, как вспыхнула сталь, и понял окончательно, отчего Хью ведет себя так сдержанно. Теперь юноша твердо знал, что ему надо делать. К счастью, все они, вместе с лошадьми на поводу, спустились вниз к реке, где были укреплены промывочные рамы. Несколько шагов по склону — и Илэйв оказался напротив хижины, которая теперь могла служить ему заслоном. Незамеченным он сумел проникнуть в распахнутую дверь мастерской.

Хью Берингар, непринужденно расспрашивая Джевана о том, как выделывают кожи, старался привлечь его внимание к рамам и заставить таким образом разжать руку. Кадфаэль вел лошадей почти рядом, но Джеван не обращал на него внимания. Он нарочно оставил дверь хижины широко открытой и лампу незатушенной, чтобы шериф уверился, будто все в порядке и как можно поскорей уехал, дабы не мешать занятому человеку завершить без помехи свои дела. Хью ничего другого не оставалось, как терпеливо сохранять спокойствие. И пока все четверо стояли у самой реки, не зная, как найти выход из создавшегося тупика, только юноша мог действовать свободно.

Когда Илэйв, прекратив укрываться за деревьями и используя хижину как заслон, вбежал во тьму мастерской, первым делом он схватил лампу. Соломенная крыша мастерской была нагрета и высушена солнцем и провисала на столбах. Илэйв в двух местах поджег солому прямо над длинным столом напротив ставень, чтобы сквозняком раздуло огонь, и выбежал из хижины. Оставив тлеющий фитиль на соломе, он нарочно пролил вокруг него масло. Западный ветерок, который часто поднимается на закате, раздул пламя, и по всей крыше побежали извивающиеся огненные змейки. В хижине словно кто-то громко вздохнул, и языки пламени вырвались наружу, слой за слоем слизывая солому меж балок. Илэйв обежал хижину кругом и, доска за доской, отодрал ставни. Из окон повалил густой дым, и вот уже вся хижина стояла охваченная огнем. Отскочив, Илэйв на миг полюбовался ужасным деянием своих рук: бушующим пламенем и огромными клубами дыма, поднимавшимися в воздух.

Кадфаэль первым заметил пламя и закричал:

— Пожар! Твой дом горит!

Джеван недоверчиво обернулся — и увидел, что Кадфаэль его не обманывает. Издав дикий, отчаянный крик, он оттолкнул от себя Фортунату, так что девушка едва не упала, отшвырнул в сторону нож, который вонзился в землю, и, как безумный, помчался к горящей хижине.