Скрипка некроманта

В сильном сомнении насчет благого итога беседы, Маликульмульк постучал в двери.

Итальянки занимали две небольшие комнаты — в дальней спали вдвоем в одной постели, а в передней жила их общая горничная-немка. Маликульмульк велел доложить о себе, и несколько секунд спустя его впустили.

Комната была прибрана кое-как — обычное временное жилище, которое вот-вот покинут. Дораличе Бенцони сидела в кресле с надменным видом, который ей, с ее богатырским ростом и широкими плечами, был к лицу. Аннунциата Пинелли, причесанная кое-как, с перекинутым на грудь жгутом каштановых волос, в голубеньком домашнем платье с длинными рукавами и с крошечной косыночкой, повязанной вокруг шеи, совсем как благопристойная бюргерская дочка на выданье, устремилась к Маликульмульку чуть ли не бегом.

— Добрый день, как мы рады видеть вас! — воскликнула она. — Входите, пожалуйста, садитесь! Аннемария, прими у господина шубу.

Шуба была так тяжела и огромна, что девушка еле с ней управилась. Маликульмульк сел на подозрительный тонконогий табурет — под ним и кресла, бывало, разъезжались, а это эфемерное создание могло сделать его посмешищем в считанные секунды. Но посмешищем мог быть Косолапый Жанно, таково его ремесло, в гостиницу же пришел философ, желающий докопаться до правды.

— Как вы встретили новый год, сударыни? — спросил философ, умеющий при нужде прикинуться галантным кавалером.

— Ах, печально, очень печально. Мы сидели вместе — синьор Риенци, синьор Сильвани, синьорина Бенцони и я — в комнате у Никколо, мы хотели его развлечь, мы пели для него, мы принесли угощение, — быстро говорила Аннунциата. — Если бы не мы, старый бес Манчини оставил бы ему питье в кружке и ушел на весь вечер к своему приятелю.

— Выставь поскорее толстого дурака, — почти пропела по-итальянски Дораличе. — А то ты примешься рассказывать про того урода, и мы не успеем собраться.

— Думаешь, мне нравятся бывшие лакеи, неведомо как ставшие богачами? — спросила ее Аннунциата. — Такой человек если и заведет фабрику — то обязательно пакостную, от которой больше вреда, чем пользы.

— Дьявольская фабрика, — сказала Дораличе по-итальянски; сказала резко, словно выругалась. — Такая фабрика беда для города.

— Тебе за него замуж не выходить, — по-итальянски же успокоила ее Аннунциата и продолжала по-немецки: — Приятель зашел за ним и увел его. И он ушел! Ушел и оставил ребенка!

— Очень представительный господин этот приятель, хотя и плешивый, — добавила Дораличе. — Если я до сорока лет не выйду замуж, то постараюсь найти себе такого же — умеющего зарабатывать деньги, воображающего себя Аполлоном и совершенно безразличного к искусствам. Такой муж очень удобен, герр Крылов.

Маликульмульк содрогнулся — ему стало жаль бедного фабриканта, обреченного попасть в мощные руки лишенной всяческих дамских иллюзий итальянки. Невольно вспомнилась Екатерина Николаевна — вроде они ровесницы, но у той иллюзий бы на целый взвод амазонок хватило. И та еще способна разрыдаться на улице, а эта, очевидно, плачет не чаще, чем металлическая змея на столичном памятнике Петру Великому… вот любопытно, кстати, если есть крокодиловы слезы, то нет ли в природе и змеиных?..

— Я все пытаюсь понять, кто унес скрипку, и одно подозрение зародилось, — сказал он вслух.

— Вы зря тратите время, — перебила его Дораличе. — Скрипка улетела сама, ди Негри и не такие штуки проделывал.

Обе итальянки разом сложили пальцы в кукиши и потыкали этими кукишами вокруг себя, отгоняя нечистую силу.

— Он — настоящий некромант и колдун, он продал душу сатане, это всем известно, — подтвердила Аннунциата. — Только я буду бороться за бедного Никколо до последнего! Я бы очень хотела, чтобы старый бес сбежал и оставил Никколо с нами. Я бы подняла его на ноги! Я умею ходить за больными, герр Крылов, я многое умею — стирать, утюжить белье, крахмалить, стряпать, шить! Я вот это платье сшила сама! Пусть моя голубка Дораличе ищет богатого плешивца, а я — я хочу составить счастье порядочного человека, лишь бы пришелся мне по душе… а деньги у меня есть, я скопила себе хорошее приданое. Это только кажется, будто я трачу деньги на побрякушки! Актриса должна одеваться богато и нарядно, иначе у нее не будет ангажементов. А я коплю деньги, монетку к монетке… Но для Никколо я их не пожалею!

Маликульмульк понял — эта речь предназначалась не ему, а Парроту. Бедная Аннунциата надеялась, что он слово в слово все передаст своему приятелю. Как все же странно устроены женщины, подумал он, как они отличаются от того идеала, который носит в душе большинство мужчин. Мужчины полагают, будто всем им хочется скорее замуж — а потом без устали рожать детей, красиво одеваться и вить гнездышко. А поди уговори замуж за хорошего человека этакую Аннунциату Пинелли, если ей запал в душу Паррот… или Тараторка — у той вообще в голове кавардак, и поумнеет ли она в ближайшие пять лет, когда самое время выходить замуж, — сказать невозможно… Ближе всего к идеалу княгиня Голицына — и та в молодости покуролесила, это всем известно.

— У вас прекрасное сердце, — ответил Маликульмульк певице. — И все же я хотел бы знать — не появлялись ли гости их сиятельств в том коридоре, куда выходили двери комнат…

— В том коридоре, по которому то и дело пробегали лакеи их сиятельств и перекрикивались отвратительными голосами? — уточнила Дораличе. — Мы не открывали дверей, чтобы не сталкиваться с ними.

— Но вы же выходили, приходили, и там поблизости была устроена дамская комната, вы ведь и туда заглядывали к куаферу, — напомнил Маликульмульк. — Вспомните — уж там-то кавалеру, да еще в мундире артиллерийского полковника, не место.

— Это был полковник? — заинтересовалась Дораличе.

— Вы его видели?

— Я видела мужчину в очень простом зеленом мундире с медными пуговицами в два ряда и с таким высоким воротником, что даже удивительно, как он поворачивает голову, — ответила певица. — Но он был с дамой.

Маликульмульк вспомнил про Екатерину Николаевну.

— А во что была одета дама? — догадался спросить он.

— О! Это было ужасно! С ее цветом лица совершенно невозможно надевать красное! — возмущенно заговорила Аннунциата. — Красное, синее, зеленое — это для нас, для артисток, чтобы нас все видели издалека! Она сошла с ума — кто надевает на бал бархатный спенсер?

— Красный бархатный спенсер?

— Да, да! Неужели некому подсказать ей, что это нехорошо? — тут Аннунциата вдруг сообразила, какую пользу извлечь из своего неподдельного возмущения. — Если бы я вышла замуж за достойного человека, я бы не стала его позорить такими нарядами. Весь свой гардероб я сразу же отдала бы какой-нибудь молодой актрисе, пусть радуется, а сама нашила бы себе простых и очень приличных платьев, купила бы самые скромные шляпки и шали, только шубу бы оставила — без шубы в вашей Лапландии можно просто умереть от холода.

— Итак, вы видели полковника с дамой, — решив не ввязываться в брачные затеи влюбленной певицы, продолжал Маликульмульк. — Это был единственный мужчина, встреченный вами в том коридоре? Может быть, вы вспомните, как он вел себя?

— Мы ведь не можем отвечать за то, что делалось в коридоре, пока наша дверь была закрыта, — резонно возразила Дораличе. — Да, мы видели в коридоре господина в русском мундире и высокую полную даму. Они о чем-то совещались. Мы русского языка не знаем, но решили, что кавалер даму уговаривает, а она из последних сил сопротивляется. Кавалер был очень взволнован…

Это совпадало с картиной, которая уже стала выстраиваться в голове у Маликульмулька. Теперь следовало понять, была ли у Брискорна возможность проникнуть в комнату, когда квартет уехал, певцы с певицами блистали в гостиных, а скрипка оставалась в пустой и незапертой комнате.

— По-моему, он ее все же уговорил, — сказала Дораличе. — Он за ней с самого начала приема увивался.

— Вы это заметили?

— Как же не заметить — когда она аккомпанировала Никколо, он взялся ей ноты листать, и они так друг на дружку поглядывали, словно оба думали: скорее бы раздеться!