Проклятая реликвия

Робу повезло. Он и Эндрю осиротели, когда ему еще не сравнялось десяти. Эндрю к тому времени работал подмастерьем у кузнеца, и Роба приняли в тот же дом, да только Эндрю был ненадежным и скандалистом. Кузнец выгнал его после того, как Эндрю подрался с другим учеником.

Но Роб умел обращаться с лошадьми, и его наняли в конюшню. Это означало хорошую еду, постель и немного денег — но недостаточно. Он считал, что не получает того, что зарабатывает, и когда Эндрю предложил более выгодное дело, он ухватился за эту возможность.

Очевидно, что Энни точно представляла себе, чем будет заниматься в Эксетере.

— Пойдем со мной, — предложил ей Роб как можно более доброжелательно. — Не нужно тебе этого. Я знаю неплохое место…

Она была хрупкой, как бабочка. Она расшевелила в нем что-то теплое и покровительственное, и Роб откликнулся на ту надежду дружеских отношений, которое это сулило. Он привел ее сюда, на старые земли францисканцев, где жил его приятель с женой. Он работал на строительстве собора. Здесь она будет в безопасности, а Роб платил за нее, чтобы она могла питаться с ними, пока не найдет себе работу.

Энни скоро поправилась, и сейчас перед ним стояла полногрудая девушка в рубашке из заляпанной чем-то красным ткани и малиновом безрукавном платье. Зато передник был безупречный, чистый и свежий. Блестящие темные волосы она красиво заплела и свернула в узел под платком; очень жаль, потому что Роб восхищался ее распущенными волосами. Однажды она, смеясь, сказала, что он любит ее только распутной, и, говоря по правде, это, в общем, так и было. Когда она, обнаженная, склонялась над ним, с ничем не стесненной грудью, с волосами, обрамлявшими ее лицо с обеих сторон, как крылья крупного ворона, он чувствовал себя по-настоящему счастливым. И все-таки дело было не только в похоти. Нет, это куда больше, чем похоть. Хватало ее улыбки, чтобы он ощутил в сердце прилив восторга. Когда он видел ее довольной, это наполняло его радостью.

Она смотрела на него в полумраке, но сегодня в ее глазах не было восхищения. Такой он ее видеть не любил: подозрительной и несчастной. Иногда она бывала упрямой и капризной, и Роб мог только надеяться, что сегодня — не один из таких дней. Ему неприятностей уже хватило.

— Энни, ты уже слышала?

— Об Энди? — быстро спросила она.

Роб стиснул зубы.

— Он пропал, я не знаю, куда. А Уилл… он умер. Я нашел его вчера ночью в переулке, и… Кости Христовы, это было ужасно. Кто-то буквально разрезал его на куски.

— Зачем это? — спросила она.

В ее голосе слышался слабый интерес, но это понятно. Уилл был его другом, а не ее. Роб любил в ней это качество среди многих других — ее естественность и нежелание проявлять чувства, которых она не испытывала. Она никогда не унижалась до притворства, что испытывает к кому-то привязанность, если ее не было. Шлюха бы из нее не получилась. Роб обрадовался, что она не расспрашивает об Энди. Ему было тяжело и без того, чтобы утешать еще и ее.

— У Уилла было полно врагов. Вор, жирующий на путешественниках, не живет без недоброжелателей. Кто-то узнал его и убил, — говорил Роб, думая о высоком смуглом Хранителе и его словах о том, как ловят лисиц.

— Можно подумать, он многих оставил в живых, — едко заметила Энни.

Роб не ответил. Чего ради подтверждать то, что делал он и другие, добывая деньги? Энни знала, что они из себя представляют. И дело вовсе не в том, что она интересовалась, откуда Роб берет для нее деньги. Он ничего не скрывал: не приведи он ее в эту хижину, мог бы и дальше жить на свое жалованье в конюшне. Он потому и прибился к Уиллу и занялся грабежами, что ему нужны были деньги для нее.

— Мне кажется, что тех, кто мог бы ему отомстить, осталось в живых немного, — говорила между тем Энни. — Он об этом позаботился.

Роб понимал, что она права. Тех, кто хотел бы увидеть его мертвым, осталось немного.

И одним из них был он сам.

Когда с допросами покончили, Болдуин и Саймон поманили за собой церковника и пошли к «Блю Рейч».

— Как вас зовут? — спросил Саймон у клирика. — Я вас тут раньше не видел.

— Я Джонатан, бейлиф. Я из Винчестера, и чистая случайность, что я оказался тут. Добрый настоятель попросил меня помочь вам с допросом, потому что у него сегодня утром собрание, а для меня большая честь быть полезным.

— Вы имеете в виду, что слышали про Болдуина и меня?

— Нет. Но помочь служащим закона — всегда великая честь.

— А-а, — сдержанно протянул Саймон.

Церковник увидел, как вытянулось его лицо, и прыснул.

— Хотя сам я не слышал о вас, бейлиф, настоятель Альфред очень настаивал, чтобы я пришел. Вы помогали ему в прошлом и он желал, чтобы я передал вам его наилучшие пожелания и просьбу — обращайтесь к нему за любой помощью.

— Это хорошо. А зачем вы прибыли сюда?

— Привез послания от епископа.

Саймон кивнул. Епископа Уолтера выдернули из его уютного дворца ради службы королю, и теперь он проводил много времени, разъезжая по королевским поручениям. Естественно, что он хочет регулярно сообщаться с братьями.

— Вы бывали здесь раньше?

— Нет, никогда. Великолепный город. Он процветает под благосклонным оком епископа Уолтера.

Саймон что-то одобрительно проворчал. Он хорошо знал епископа, и тот ему нравился.

— А куда мы идем сейчас? — спросил Джонатан минуты через две.

— В пивную, где свидетель выпивал вчера вечером, — отозвался Болдуин. — Хочу, чтобы подтвердили имя этого человека, а заодно узнать, чего это парень так тревожился. Сдается мне, что он лгал о том, как нашел тело.

Саймон подождал, но Болдуин не собирался ничего объяснять. Со своей стороны Саймон был заинтригован этой Молл.

— Она утверждает, что ей ничто не угрожает. И не боится, что могут напасть на нее.

— Возможно, она догадывается, кто убийца, — откликнулся Болдуин.

— Значит, вы хотите выяснить имя убитого? — поинтересовался Джонатан.

— И это, и все, что сможем, — подтвердил Саймон. — Часто случается, что убийство совершают в запале, потому что скандалят из-за денег или женщины. Возможно, кто-нибудь в пивной сможет указать нам на убийцу.

— Понятно. Это здесь?

Болдуин остановился перед низким, крытым соломой, обветшалым строением с завядшим кустом дрока, привязанным к шесту перед дверью. Рыцарь, поморщившись, обернулся к Саймону и закатил глаза.

— Этот притон похож на те, что тебе по вкусу, Саймон. Сомневаюсь, что у них тут будет вино, подобающее рыцарю.

— Не суди эль по бочонку, — надменно отозвался Саймон.

Джонатан сдавленно хихикнул, и, поощренный его пониманием, Саймон толкнул дверь. Саймону не раз приходилось бывать в пивных и тавернах, когда его отец служил управляющим в Оукхемптоне. Он путешествовал с отцом, и они останавливались в местах, подобных этому, чтобы освежиться и удостовериться, что дорога впереди безопасна. Пивные были дешевыми питейными забегаловками, где человек мог выпить столько дрянного эля, сколько хотел, а потом рухнуть под стол. Еда, если и подавалась, то самая примитивная, и общество была самое низкосортное. Однако если крестьянину требовалось место, чтобы спеть и сплясать, не было ничего лучше таких маленьких пивных, и Саймон сохранил о них самые нежные воспоминания. Он ожидал, что все здесь будет более, чем просто, и не ошибся. Эта пивная была из тех заведений, где любого чужака презирали и считали врагом. Это, конечно, не город Саймона, но для людей в пивной это не имело никакого значения. Будь он с соседней улицы, они все равно изучали бы его с тем же недоверием. Раз он не из их прихода или не из их переулка, он здесь чужак, которого презирают.

Саймон вошел, и гул в комнате мгновенно смолк. Там, где раньше шел оживленный разговор и даже споры, теперь воцарилась зловещая тишина. Не дрогнув, Саймон подошел к стойке — обыкновенной доске, положенной на два бочонка — и оперся на нее.

Помещение размером футов пятнадцать на двадцать, стойка располагается у дальней стены. Вдоль стен тянутся три лавки, в середине комнаты — очаг, время от времени стреляющий ленивым языком пламени среди клубов дурно пахнущего дыма. Два перевернутых вверх дном бочонка, чтобы обслуживать посетителей, несколько грубых табуретов, три из которых — просто куски, отпиленные от бревна. На полу — остатки старых камышей, длинные стебли раздавлены множеством ног. Все вокруг воняет мочой и чем-то горьким.