Усадьба (СИ)

Мне очень многое хотелось сказать Андрею сейчас, во многом упрекнуть, но, едва я разглядела его лицо, смогла только вымолвить пораженно:

— Что с вами?..

— Со мной? – без эмоций переспросил он. – Со мной все хорошо. Разве что-то не так?

У меня первой мыслью было, что головой он ударился все же слишком сильно: глаза на его всегда свежем и пышущем здоровьем лице запали и почернели, щеки были небриты, и, кажется, он даже забыл воспользоваться одеколоном. На его фоне Вася сейчас выглядел прямо-таки блестящим дворянином.

Пока я пыталась понять причину перемены в Андрее, Вася заговорил:

— Андрей Федорович мне уже рассказал, что здесь у вас произошло... – он заметно нервничал. – Впрочем, мне уже и Никифор, кучер наш, многое поведал. Как Наташа – она в порядке? У полиции есть хоть какие-то мысли, кто это сделал?

— О полиции я ничего не знаю, - поспешно солгала я, - а с Натали все хорошо, она справляется. С приездом вас, Василий Максимович, - я выдавила из себя улыбку, - что в Пскове?

Тот тяжело вздохнул, и по вздоху этому можно было понять, что никаких хороших новостей он не привез:

— Отвратительные там дела, - угрюмо ответил он. – То есть, сначала все шло неплохо: оказалось, что на этого нотариуса, Синявского, и раньше поступали жалобы, его даже пытались обвинить во взяточничестве, но не смогли доказать. Так что полиция плотно взялась за него, в конторе учинили обыск и нашли какие-то письма сомнительного содержания… - Вася запнулся, - в общем, такие письма, которые ставили бы крест на его репутации…

— Какого именно содержания? – раздраженно переспросила я – терпеть не могу, когда говорят загадками.

— Содомитом был наш Синявский, - мрачно и без обиняков пояснил Андрей, - мне Василий Максимович уже поведал эту душераздирающую историю.

— О… - только и смогла вымолвить я, тут же пожалев, что спросила. Признаться, я не совсем поняла, что это значит, но кажется, что-то очень-очень неприличное.

— Ну, в общем, да, - продолжил, смущаясь, как и я, Вася. - Меня там не было, разумеется, но рассказывали, что с Синявским, когда нашли эти письма, случилась форменная истерика, и он тут же, на глаза у всех выбросился из окна. Разбился насмерть.

Я еще раз пораженно выдохнула, ведь это означало, что ни подтвердить, ни опровергнуть подделку завещания нотариус уже не сможет.

— Но ведь можно еще попытаться выяснить о завещании у дворецкого или лакеев… - предложила все же я.

Но Вася решительно покачал головой.

— Не стану я ничего выяснять – уволю всех троих, и дело с концом. Довольно и того, что я знаю, что завещание было поддельное, а Елизар с лакеями предали отца! Подробности меня не интересуют. – Вася произнес это неожиданно жестко, а после откланялся: - простите, я оставлю вас, мне нужно найти сестру.

И он, неловко поклонившись, направился к дому.

Я смотрела ему вслед и думала о том, что он ничуть не расстроен смертью Лизаветы. Думаю, даже вздохнул с облегчением, когда узнал об этом. Но подозрений в его адрес у меня уже не было, так как сегодня утром Кошкин рассказал мне, что получили телеграмму из Пскова: в ночь, когда убили Лизавету, Василий Максимович находился в гостинице. Это подтвердил коридорный, который являлся одновременно и полицейским осведомителем, так что алиби у Васи неоспоримое.

То, что так повезло с этим осведомителем, вовсе не было чудесным совпадением. Мне вспомнилось отчего-то, как пару лет назад Платон Алексеевич, мой попечитель, водил меня в кафе – я ела пирожное, а он, посмеиваясь, тихонько кивнул мне на швейцара и назвал его полицейским «стукачком», который, видимо, только-только поступил на службу, потому подслушивает разговоры посетителей слишком явно. Тогда же он рассказал, что такие осведомители работают практически в каждом кафе или ресторане и уж точно в каждой мало-мальски приличной гостинице – чаще всего это именно швейцары или коридорные. По словам Платона Алексеевича такая не вполне красивая мера существенно помогала, однако, держать преступность – как уголовную, так и политическую – в узде.

А потом я с горечью подумала, что слишком часто вспоминаю в последнее время о своем попечителе. Никогда прежде не думала, что эти глупости, которыми он меня каждый раз пичкал, окажутся для меня когда-нибудь столь полезными.

— О чем вы думаете? – отвлек меня голос Андрея, который все это время стоял рядом.

— Лучше б вам не знать, о чем я думаю, - усмехнулась я, - боюсь, ваше мнение обо мне и так уже слишком дурно.

— Как и ваше обо мне, должно быть… - без улыбки сказал Андрей.

Я подняла на него короткий взгляд и тут же его отвела. А потом заговорила через силу:

— Я хотела бы вас попросить, Андрей, об одной услуге… тот наш разговор, когда я сказала вам, что Лизавета Тихоновна и Ильицкий якобы любовники – я прошу вас, не говорите об этом полицейским.

— Вот как? Почему я должен об этом молчать? – он даже оживился, но удивление его казалось наигранным. Боюсь, Андрей догадывался, почему я выгораживаю Ильицкого.

— Потому что это неправда… скорее всего, - смешалась я. – Однако следователями такое заявление может быть истолковано превратно, потому я прошу вас…

— Почему вы считаете, что это неправда? Потому что Ильицкий вам так сказал? – Андрей зло усмехнулся. – Право, не будьте такой наивной.

Мне захотелось расплакаться, потому что Андрей слово в слово повторял мои собственные мысли.

— Хорошо, - не выдержала я, заговорив жестче, чтобы не было заметно, как дрожит мой голос, - допустим, между ними действительно что-то было. Допустим. Вы же понимаете, что следователи ухватятся за это и решат, что он убил ее… из ревности, например или после ссоры.

— А вы можете поручиться, что это не так? – Андрей произнес это пылко и резко – я бы даже сказала, отчаянно, - я знаю его много лет, и то не могу поручиться… Он ведь неуправляемый, никогда не знаешь, что у него на уме! В любом случае, наш разговор не имеет смысла, поскольку меня только что допрашивали. Я все им рассказал.

— Что вы им рассказали? – обомлела я.

— Только то, что рассказали мне вы – ни словом больше. И даже, случись наш с вами разговор прежде, до допроса, я все равно бы повторил им все слово в слово! Произошло убийство! Как же вы не понимаете, что любая мелочь может им помочь – нельзя о таком умалчивать!..

Не дослушав его и сжав виски ладонями, я поскорее оставила Андрея, будучи очень злой на него. Хотя ругать мне следовало прежде всего себя: это ведь я разболтала Андрею об увиденной сцене, это я домыслила черт знает что… Но действительно ли это лишь безумные домыслы?

В этот момент я увидела у крыльца дома Кошкина – может быть, что-то стало уже известно? Тот, заметив меня, и сам решительно шел навстречу, выглядел он при этом таким рассерженным, что я даже испугалась.

— Идемте, - он грубовато велел мне следовать за ним, - всех уже допросили, одна вы остались.

Кажется, его раздражение не было связано со мной, так что я все же спросила робко:

— Что-то случилось?

Кошкин, как будто борясь с собой, ответил:

— Не обращайте внимания – издержки работы… свидетеля сейчас допрашивали: сначала искали его по всему уезду, а выяснилось, что он на выезде из Масловки в трактире квасил весь день. Так он на допросе Севастьянова едва ли не до истерики довел. Бывают же люди…

Я поняла, о ком он говорит, еще прежде, чем вошла в библиотеку и увидела сидящего в кресле у окна Ильицкого.

Глава XXXII

Мне в эти дни казалось, что стоит мне взглянуть на Ильицкого, как я сразу пойму, имеет ли он какое-то отношение к убийству Лизаветы. Однако взгляд Евгения был настолько пустым, что и сейчас я не могла сказать ничего определенного. Скорее, еще больше запуталась. Одно было очевидно – известие о Лизавете привело его в это состояние. Значит, она ему небезразлична. Она ему настолько небезразлична, что, кажется, даже если сейчас Кошкин наденет на него наручники и отведет в камеру – его это не особенно взволнует.