Мистер Слотер

С едким намеком на иронию он сказал:

— Никогда бы не поверил, но теперь вижу: для англичанина время иногда останавливается.

Таинственное замечание, подумал Мэтью. Для индейца оно наверняка что-то значит, но другим не постичь.

Через несколько секунд послышалось постукивание — кто-то стучал палкой по боковой стене жилища Прохожего. Чей-то голос что-то сказал, и тогда Прохожий встал, подошел к входу, отодвинул шкуру и перемолвился несколькими словами со стариком, у которого морщинистое лицо почти полностью покрывали вылинявшие от времени татуировки. Внимательно выслушав, Прохожий кивнул и сказал Мэтью:

— Ваш друг умер.

Глава шестнадцатая

— Фактически, — продолжал Прохожий, пока у Мэтью сердце будто перестало биться, — ваш друг умер дважды. И оба раза сестры милосердия сумели пением вернуть его душу в тело, но они считают, что душа лучше поймет, если вы поговорите с ней на вашем языке. Еще они говорят, что он очень сильный человек, и это хорошо. Идите со Старым Сухим Пеплом, он вас туда отведет.

Мэтью разминулся в дверях с Прохожим, который отстранился, зажав в руке часы, и вышел наружу в серый день. Старый Сухой Пепел повернулся и пошел скорым шагом, задавшим трудную задачу ноющим ногам Мэтью. Снова к ним пристроилась группа детишек, которые болтали и смеялись, показывая на бледное ковыляющее пугало, а собаки их бегали кругами, то и дело возмущенно гавкая в сторону Мэтью.

На сей раз дорога, к счастью, оказалась короткой. Старый Сухой Пепел привел Мэтью к строению, вдвое большему жилища Прохожего. Оно тоже испускало дым из дыры в середине крыши, и стены покрывали оленьи шкуры, изукрашенные красными, синими и желтыми узорами, которые, по ограниченному пониманию Мэтью, изображали людей, животных и фантастических тварей с множеством рук, ног и глаз — возможно, обитателей мира духов. Он подумал, что это место, царство сестер милосердия, должно быть деревенской больницей, если можно как-то исходить из смысла английского названия. Кожаные полосы, украшенные перьями, бусы и резные тотемы отмечали вход, а над ним — зловещим знамением — возвышался человеческий череп без нижней челюсти. Может быть, так отмечался факт, что сестры милосердия так же теряют пациентов, как и доктора в Нью-Йорке, и не хотят, чтобы о них плохо говорили отбывшие в послежизнь. Или что кости — всего лишь кости, а всякой плоти, как бы ни была она горда, красива или сильна, предназначено прейти.

Старый Сухой Пепел остановился перед входом и жестом предложил Мэтью войти. Со смешанным чувством ужаса и интереса, которого он никогда не испытывал раньше, Мэтью раздвинул шкуры и вошел.

Сначала он ничего не смог разглядеть в тусклом свете. Потом постепенно различил две женские фигуры, обе приличных размеров, с длинными серебряными волосами, одетые в оленьи шкуры, расшитые бисером, яркими перьями и тотемами. Лица у обеих были раскрашены — у одной желтым с красным вокруг глаз, у другой — половина лица синяя, половина зеленая. Обе держали в руках деревянные трещотки — очевидно, с сухими бобами или кукурузой внутри. В центральный очаг добавили какое-то снадобье, потому что потрескивающее пламя окрашивалось синим и лиловым. Сладковатый мускусный запах горящих благовоний почти оглушал. Вокруг стояли глиняные горшки и чаши разных размеров. А в чем-то вроде гамака, сшитого из бобровых шкур, был подвешен к потолку человек, завернутый в белую ткань, как младенец в свивальник.

Видна была только голова Грейтхауза. Глаза закрыты, вспотевшее лицо посерело, только мазки желтого и серого нанесены на подбородок и на лоб. Две сестры милосердия завывали и причитали тихими голосами, когда Мэтью появился, и не прервали своего занятия, когда он встал между ними.

Он подумал, что Грейтхауз выглядит лет на восемьдесят. И будто кожа стала натягиваться у него на черепе. Кольнуло беспокойство, когда он не смог понять, дышит Грейтхауз или нет. Одна из сестер набрала в рот жидкости из красной чашки и брызнула на Грейтхауза. Мэтью увидел, как тот вздрогнул, хотя едва-едва заметно.

— Хадсон! — позвал Мэтью под распев сестер и стук их трещоток в клубящемся пахучем дыме.

Веки Грейтхауза задрожали и раскрылись. Налитые кровью запавшие глаза стали искать лицо, чтобы связать его с голосом.

— Я здесь, — сказал Мэтью и тронул раненого за закутанное плечо.

— Мэтью?

Это был почти шепот, голос человека, сохраняющего все силы для борьбы за жизнь.

— Да.

— Где… куда мы, к черту, попали?

— Индейская деревня, неподалеку от Форт-Лоренса.

Грейтхауз хмыкнул то ли от боли, то ли от интереса — трудно сказать.

— Как мы сюда попали?

— Нас принесли.

— Не могу шевельнуться. — Он нахмурился, явно озадаченный отсутствием свободы. — Почему не могу?

— Вас завернули в ткань, не шевелитесь. Я так понимаю, они что-то приложили к ранам.

— Черт, ну и каша. — Грейтхауз снова зажмурил глаза. — Ларец тот. Проклятый ларец. Что в нем было?

— Не знаю.

Долгую минуту Грейтхауз молчал. Мэтью заметил, что сестры разошлись в разные стороны — наверное, давая ему возможность убедить дух Грейтхауза не улетать из тела.

— Да, — прошептал Грейтхауз, снова открывая глаза. — Я был… принцем дураков я был.

— Откуда было знать?

По лицу Грейтхауза пробежала легкая рябь злости.

— Мне… платят, чтобы знал. Это моя работа. — Он снова вздрогнул от боли и отпустил эту злость, чтобы было не так мучительно. — В колодце там, я помню. Ты мне не дал утонуть.

— Было, — сказал Мэтью. — И сейчас не дам. Я вам запрещаю умирать.

— Ты… запрещаешь?

— Да, запрещаю. Запрещаю потому что еще не закончено мое образование, и когда вы встанете на ноги и вернетесь в Нью-Йорк, я собираюсь и дальше у вас обучаться фехтованию и тому, что вы называете искусством рукопашной. Так что вы не умрете, вы меня поняли?

Грейтхауз издал звук, который можно было бы назвать сдавленным смехом.

— А кто умер, — спросил он, — что ты… стал королем?

— Я просто обращаюсь к вам как партнер.

Мэтью очень трудно было говорить так, чтобы не дрожал голос.

— Понимаю. — И Грейтхауз снова замолчал. Глаза у него закрылись, веки дрогнули, но он вновь заставил себя вернуться в мир. — Я полагаю… если молодой хозяин Мэтью Корбетт приказывает, то… я должен подчиняться.

— Вы еще не такое переживали, — сказал Мэтью. — Я видел у вас шрамы.

— Коллекция… растет, хочу я этого или нет.

Мэтью отвернулся от Грейтхауза и уставился в землю. Позади потрескивал и шипел огонь. Мэтью знал, что сейчас самое время, и надо говорить. Он только хотел сказать…

— Слушай, — прошептал Грейтхауз. Мэтью посмотрел на него и увидел на лице кривой намек на улыбку. — Забавная штучка. Работа, которой я занят. Для Лиллехорна. Он меня нанял узнать… есть ли у его жены. Принцессы… — он снова запнулся и вздрогнул от приступа боли, — близкие отношения с новым этим доктором.

— С доктором Мэллори?

— Да, с ним.

Мэтью знал, что доктор Джейсон Мэллори и его жена Ребекка приехали в Нью-Йорк из Бостона с месяц назад и поселились на северном конце Нассау-стрит. Мэллори было уже под сорок, и он был так же красив мужской красотой, как его черноволосая жена — женской. Сомнительно, чтобы хороший врач закрутил шашни с остроносой и откровенно непривлекательной Мод Лиллехорн, когда у него своя такая красавица.

— Он мне сказал, что Принцесса встречается с ним… три раза в неделю, — говорил Грейтхауз. — Сказал… что она приходит домой… в поту. Раскрасневшаяся. И дрожит. Можешь себе представить?

— Не могу.

— Не говорит Лиллехорну… зачем она туда ходит. Просто… просто он ей нужен. — Лукавая улыбочка мелькнула на лице Грейтхауза, и Мэтью счел это хорошим знаком. — И послушай… главное… — Он снова помолчал, собираясь с силами. — Есть еще… четыре других… жены. Которые ходят к Мэллори. По неизвестным причинам. Он, небось… классный жеребец. — Грейтхауз мотнул головой, насколько мог. — Я бы вот… его жену… объездил.