Покушение на шедевр

— Как насчет портретов — английских портретов? — сказал он. — Материала в этом жанре сколько угодно.

— Отлично, — потирая руки, отозвался Пайпер, — но только не английских портретов. Правильно будет «английского портрета». — Перед его мысленным взором уже мелькали объявления в прессе, он уже представлял себе, каким соблазном станут для американцев десятки, а может, и сотни изображений английских дворян и аристократов на стенах его галереи — великолепные Рейнолдсы, блистательные Гейнсборо, десятки Ромни и Лоренсов.

— Как ты думаешь, Эдмунд, сколько тебе удастся раздобыть? — спросил он.

Декурси снова перелистал блокноты, время от времени делая выписки.

— Думаю, почти сотню, — ответил он наконец. — А может, и больше.

— И сколько из них будут подлинными? — поинтересовался Пайпер.

— Около четверти? — предположил Декурси.

— Что ж, неплохо, — ухмыльнулся Пайпер. — Во всяком случае, настоящих венецианцев у нас столько не наберется. Приступай к делу, Эдмунд. Вези шедевры в Галерею Декурси и Пайпера. Мы устроим грандиозное зрелище. Ну и цены, — усмехнулся он, — цены тоже будут впечатляющие, что на подлинники, что на фальшивки.

В дверь постучали.

— Мистер Пайпер, — сказал слуга, — к вам мистер Маккракен.

С тех пор как мистер Уильям Маккракен, железнодорожный магнат из Массачусетса, вступил в обладание своим вожделенным Рафаэлем, минуло две недели. Знай Уильям Аларик Пайпер, что случилось со «Святым семейством» после того, как оно попало в руки американца, его сердце преисполнилось бы радости. Более благоразумные люди заперли бы картину в гостиничный сейф — в конце концов, она обошлась ее нынешнему владельцу в восемьдесят пять тысяч фунтов. Но не таков был Уильям Маккракен. Он купил мольберт нужного размера и поставил ее в центре своего номера в отеле «Пикадилли». Ложась спать, он брал картину с собой — точнее говоря, устанавливал ее в изножье кровати, чтобы взгляд при утреннем пробуждении сразу же падал на это сокровище. Однажды он даже передвинул Рафаэля к порогу ванной, чтобы любоваться им оттуда.

Когда Пайпер повел его наверх, в особый зал, расположенный над основной галереей, Уильям Маккракен сгорал от нетерпения — так хотелось ему увидеть новую находку своих друзей.

— Вы обещали показать ее мне еще в конце прошлой недели, мистер Пайпер. Мы, американцы, очень уж любопытный народ. Я прямо извелся, так охота взглянуть на нее поскорее. Вы говорили, это Гейнсборо.

— Ну-ну, мистер Маккракен, — тон Пайпера был ласковым, словно делец обращался к чересчур нервному ребенку, — она вас уже ждет. — Пайпер не стал сообщать миллионеру, что вчера он поехал в Траскотт-парк и вручил Джеймсу Хэммонд-Берку восемь тысяч фунтов в уплату за его Гейнсборо. «В вашем доме могут отыскаться и другие шедевры, мистер Хэммонд-Берк, — заявил он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно убедительнее. — Подождем, пока наш специалист закончит работу над каталогом».

И на этот раз маленький зал был тщательно подготовлен к приему гостя. Но теперь окна здесь были открыты. Картина покоилась на мольберте, закрытая шторками. Пайпер включил освещение, затем потянул за шнурок, и шторки раздвинулись.

На скамейке посередине огромного парка сидели мистер и миссис Оливер Берк, владельцы старинной усадьбы в Уорикшире. Рядом с ними стояли двое их детей, у их ног лежала собака. Было начало осени — листья на деревьях только-только начали менять цвет.

— Боже, спаси и благослови! — воскликнул Уильям Маккракен, не сводя с детей изумленного взгляда. — Это настоящее чудо, чтоб мне провалиться!

Уильям Аларик Пайпер смолчал. Пожалуй, подумал он, то, что эти дети прибыли в Лондон на страницах американского журнала и превратились в новый шедевр старого мастера благодаря таланту Орландо Блейна, и впрямь можно назвать чудом.

— Мистер Пайпер, сэр, — промолвил Маккракен, снимая шляпу, — позвольте мне кое-что вам сказать. Я просто потрясен! Эти девочки выглядят почти так же, как мои собственные дорогие дети там, в Америке. У моей Дейзи карие глазки, а у этой девчушки голубые, и волосы у Дороти малость потемнее, чем у этой второй, но во всем остальном их прямо-таки не отличить!

Маккракен отошел в дальний конец комнаты, чтобы взглянуть на картину с другой точки.

— Она должна быть моей, мистер Пайпер, — вырвалось у него. — Должна! Подумать только, что скажет Мейзи — это миссис Маккракен, — когда ее увидит! А что скажут девочки! Я уже вижу, мистер Пайпер, как она висит на стене в гостиной — там, в Конкорде, в Массачусетсе. Пока у нас над камином болтается какая-то вульгарная мазня с Моисеем, который выводит из Египта детей Израиля, — это жена повесила. Ну а теперь пускай Моисей отведет их куда-нибудь подальше. Лучшего места для этого Гейнсборо и не придумаешь. Представьте, как удивятся соседи и старосты Третьей пресвитерианской, когда я позову их на нее полюбоваться! Знаете, если я привезу эту картину к себе из-за Атлантики, никто не скажет, что я зря ездил в Европу!

Уильям Аларик Пайпер тихонько кашлянул.

— Мистер Маккракен, — грустно промолвил он, — тут есть одно препятствие.

— Препятствие? Какое препятствие? — сердито отозвался Маккракен, вставая перед картиной, точно готовый схватиться с любым, кто вздумает отнять ее у него. — Разве вы не говорили, что эта картина продается?

Пайпер кивнул.

— Продавалась, мистер Маккракен. Когда я рассказывал вам об этом Гейнсборо, его обещали продать. Но потом все изменилось. Хозяин передумал.

Маккракен положил руку на раму.

— Вы не можете так со мной поступить, мистер Пайпер. Особенно теперь, когда позволили мне ее увидеть. Пожалуйста, не надо!

— Боюсь, это случается чаще, чем вы могли бы подумать, мистер Маккракен, — огорченно сказал Пайпер. — Владелец хочет продать свое достояние. Он настроен вполне решительно. Картину снимают, чтобы отправить в город. На стене остается пустое место. Я уверен, что вы, человек столь неравнодушный к прекрасному, можете понять, какие чувства это вызывает. Через день-другой владельца охватывает тоска. Затем она усугубляется, мистер Маккракен. Спустя неделю или две зияющая пустота на стене фамильной гостиной начинает восприниматься как напоминание о тяжкой утрате — такой, например, как смерть члена семьи. И наконец хозяин картины не выдерживает. Он заявляет, что вернет ее обратно любой ценой! — Уильям Аларик Пайпер повертел в пальцах розу, украшавшую его петлицу, точно собирался бросить ее на крышку гроба, который вот-вот должны были опустить в землю. — Понимаете, мистер Маккракен?

— Конечно, понимаю, мистер Пайпер. Я чувствовал то же самое несколько лет назад, когда покупал одну из моих бостонских железных дорог и сделка чуть не сорвалась в последний момент. Но я разобрался с этой проблемой — да, сэр! Мы, американцы, привыкли добиваться всего, чего хотим. Что я должен предпринять, чтобы купить эту картину?

Пайпер пожал плечами. Невозможно, говорил его жест.

— Давайте переведем это на язык долларов, мистер Пайпер. Сколько хозяин Гейнсборо рассчитывал за него получить?

— Боюсь, дело тут не в деньгах, — сказал Пайпер. — Картина дорога ему как память. У прекрасных вещей есть своя, волшебная власть. Владельцы привыкают к ним, как к наркотику, и разлука с ними становится для них немыслимой.

Уильям Маккракен подумал о Рафаэле, который дожидался его в номере 347 отеля «Пикадилли», и о своем благоговении перед ним.

— Это я понимаю, — кивнул он. — Но я не намерен отказываться. Какую цену назначил владелец, когда выставлял ее на продажу?

Пайпер решил, что пора немного поддаться этому натиску.

— Сначала он запросил двенадцать тысяч, — сказал он. — Пожалуй, дороговато для Гейнсборо, но эта картина никогда не утратит своей ценности.

— Удвойте цифру, — решительно сказал Маккракен. Пайпер вдруг понял, почему этот человек стал такой влиятельной фигурой в железнодорожном бизнесе. — Просто удвойте. А теперь, пожалуйста, мистер Пайпер: не могли бы вы раздобыть для меня ответ в течение ближайших двадцати четырех часов? Если понадобятся деньги на дополнительные расходы, можете на меня рассчитывать. Слишком уж долго мне пришлось ждать Рафаэля. Еще одного такого испытания я не перенесу.