Успокоительное для грешника

Ракель лежала на кровати, глядя на толстые потолочные балки, и думала, надолго ли ее оставят в покое. Посреди обеда, стремясь уединиться, она пробормотала какие-то извинения и выбежала из-за стола, но теперь, добившись своей цели, не была уверена, что хочет оставаться наедине со своими мыслями.

За обедом она упорно смотрела на красиво лежавшую на тарелке запеченную рыбу — одно из лучших блюд Наоми с острой фаршировкой и кисло-сладким соусом — и старалась убедить себя, что ничего важного утром не произошло. Молодой человек, которым она не интересовалась, но который ухаживал за ней, перенес внимание на дочку торговца тканями с большими коровьими глазами и полным отсутствием благоразумия, в голове у которой никогда не бывало больше двух мыслей — как причесаться без помощи материнской служанки и какое платье надеть.

Ракель подняла ложкой кусочек плававшей в соусе рыбы, поднесла ко рту, а потом опустила снова. Как он мог? Безмозглое существо — христианка — неспособное позаботиться о себе, как младенец. При этой мысли она почувствовала, что глаза ее наполняются слезами, и выбежала из-за стола.

Уединение в комнате не помогало. Унизительная правда заключалась в том, что ее волновало поведение Даниеля, то, что он обратил свое внимание на другую. Очень волновало. Ей в ее надменности не приходило в голову, что она может уступить его другой, более щедрой на улыбки и внимание. Она все время предполагала, что, если не появится кто-то более интересный, она выйдет замуж за Даниеля, и он будет очень благодарен ей за то, что она снизошла до него.

То, как незамужние подруги и знакомые поглядывали на Даниеля, веселило и радовало ее. Какой она была дурой! Любая другая восприняла бы это как предостережение. Никогда она не была так рассержена и обеспокоена, в тот момент, когда по велению долга занималась маленькой сеньорой Лаурой и была вынуждена терпеливо слушать ее болтовню о том, какой Даниель обаятельный. Велась болтовня наверняка со злым умыслом. Живя в городе, где простая кухонная служанка не может завести ухажера без того, чтобы все не обсуждали этого, Лаура прекрасно знала, что Даниель был привязан к Ракели.

Или не был? Что, если он никогда особенно не интересовался ею? Если он позволял дяде и тете подталкивать себя к ней, они были бы довольны этим браком, потому что он объединил бы уже дружественные семьи и принес бы их племяннику богатое приданое? Щеки ее вспыхнули, она перевернулась, уткнулась лицом в подушку и заплакала.

Покой во дворе нарушил звон колокола у ворот.

— Кто это может быть в такой час? — раздраженно спросила Юдифь.

— Я думаю, друг, — ответил Исаак. — Судя по спокойному поведению кошки.

Кошка открыла один золотистый глаз, дернула ухом в сторону ворот и снова задремала.

— Это Даниель, — сказала Юдифь, встала и направилась к воротам. — Я впущу его. Он может пол дня звонить, пока Ибрагим его услышит. Входи, Даниель. Надеюсь, все здоровы?

— Совершенно здоровы, сеньора Юдифь, — ответил молодой человек. — Простите, пожалуйста, что нарушил ваш покой, но я пришел повидать сеньора Исаака по одному незначительному делу.

— Ничего, — ответила Юдифь, воспитание не позволяло ей оставаться во дворе после такого недвусмысленного намека. — Прошу извинить меня. У меня много дел. Возможно, мы сможет поговорить потом, — негромко сказала она, быстро поднялась по лестнице и села там, откуда могла слышать разговор.

— Мама! Кто там? — спросила Ракель, открыв дверь своей комнаты.

— Просто-напросто Даниель, дорогая, — ответила Юдифь. — Пришел поговорить с твоим папой по какому-то делу.

— А, — произнесла Ракель. Закрыла дверь и снова бросилась на кровать.

— Сеньор Исаак, приношу прощения, — сказал Даниель. Если он и надеялся увидеть Ракель, сидящую с другими членами семьи, то не подал вида. — Прошло несколько дней с тех пор, как я побывал в монастыре. Я собирался сразу же рассказать вам, что там узнал, но всякий раз, когда приходил, было невозможно поговорить с глазу на глаз. Вы занятой человек, сеньор Исаак, — уныло добавил он.

— Я не беспокоился об этом, — ответил врач. — Твои подвиги хорошо известны.

— Какие?

— К примеру, ты очень долго разговаривал с братом Жуакином. Дон Видаль де Бланес упомянул об этом епископу.

— Неужели? — сказал Даниель. — Я думал, что был более осторожным.

— Даниель, я удивляюсь, — недовольно сказал Исаак. — Уж ты-то должен знать, как быстро расходятся новости и слухи в маленькой общине. Думаю, монах даже чихнуть не может, чтобы от силы через час это не стало известно всем.

— Но они как будто почти не разговаривают друг с другом! — сказал Даниель. — Ну, что ж — простите, если стал причиной неприятностей. Но все же позвольте рассказать вам о том визите.

— Конечно, рассказывай.

— Когда я закончил дела с настоятелем — у него ушла всего минута, сеньор Исаак, чтобы примерить перчатки и сказать, что он доволен ими — я спросил монаха, который привел меня в его кабинет, как себя чувствует молодой Жуакин. Объяснил, что встречался с ним в доме сеньора Гвалтера, и сказал, что всем интересно, как у него дела. Постарался задать вопрос небрежно — словно спрашиваю из простой любезности, а не из любопытства. Видимо, у меня это получилось плохо, — добавил он.

— И ты получил ответ? — спросил врач.

— Можно сказать так, — ответил Даниель. — Мы шли по монастырю, и этот брат указал мне на монаха, работавшего в небольшом декоративном садике в центре. Сказал: «Вот он. Ступня его зажила, но он все еще какой-то странный. С цветами обращаться умеет». Потом сказал, что привратник выпустит меня, и ушел. Сперва я счел это очень странным, потом я решил, что он тактично позволил мне поговорить с братом Жуакином. И я подошел к нему.

— У тебя получился разговор с ним?

— Да, — ответил Даниель. — Пожалуй. Однако это был очень странный разговор.

Он умолк.

— Даниель, — спросил Исаак, выждав подобающее время, — ты передашь мне, что говорил Жуакин?

— Конечно, сеньор Исаак, — поспешно ответил молодой человек. — Только это был очень странный разговор, — повторил он.

— Все-таки расскажи, Даниель.

— Казалось, он совершенно не интересуется своим здоровьем. Когда я спросил его о ступне, он посмотрел на нее и покачал головой. Не так, будто она беспокоила его, а словно бы не думал о своих ступнях годами. Я мог бы так посмотреть, если б вы спросили, как дела у меня с бровями.

— Интересно, — сказал Исаак.

— А потом я спросил, не собирается ли он вернуться в свой монастырь в горах. Ну… собственно, сперва я спросил, где этот монастырь находится. Он как будто бы не знал, сеньор Исаак, — сказал Даниель с недоумением. — Покачал головой и ответил, что сажал цветы, когда я спросил его о монастыре. Когда я спросил снова, он неожиданно заговорил. «Я должен вернуться в горы, — сказал он, — это единственное место, где она будет защищена от плохих людей. Я должен доставить ее обратно в горы. Ей здесь плохо». Я был поражен, как вы можете представить, и спросил, о ком он говорит. Жуакин уставился на меня. Наконец ответил: «О чаше». И тогда я спросил, у него ли она.

— Вы были одни, вас никто не подслушивал? — спросил Исаак.

— Мы находились в центре садика, разговаривали негромко, — ответил Даниель. — У Жуакина очень тихий голос. На людной улице его не расслышишь. Так что если даже монахи прятались в монастыре, не думаю, чтобы они могли нас подслушать.

— Я не был бы совершенно в этом уверен, — сказал врач.

— Может быть, и нет, сеньор Исаак, — заговорил Даниель с несколько смущенным видом. — Однако долгое время спустя — разговаривая с Жуакином, нужно набраться терпения — он сказал: «У меня ее нет. У меня забрали все, когда я был болен, но чаши у меня не было». Потом очень серьезно посмотрел на меня и сказал: «Я знаю, где она. Я всегда знаю, где она». Он говорил так мягко и так искренне, сеньор Исаак, что я почти поверил ему.