Тайна Шампольона

— Знаки…

— Да, знаки остаются белыми. Весь остальной лист становится черным, а твои знаки отлично выделяются, поскольку они белые. Остается только прочитать, что написано на листе.

Мы прибежали в типографию. Я переводил дух, а Фарос уже размахивал своей копией Розеттского камня.

— Завтра у меня их будет еще две или три. А через месяц…

Фарос победил.

Я должен также отметить восхитительную работу Николя-Жака Контэ. Едва мы опробовали изобретение Фароса, как он тут же предложил противоположное решение. Как в гравировке, краска должна была войти во впадины знаков, вырезанных на камне. И тогда камень выполнял роль медной доски в типографии. Надо было расстелить лист бумаги на камне. Надавить. И знаки переносились на бумагу, только они были черными.

— Теперь можно разбить или потерять камень! Мы больше ничего не боимся! — воскликнул Фарос.

— Не говори о дурном, — проворчал Форжюри.

Результаты испытаний, осуществленных Фаросом и Контэ, были переданы генералу Дюгуа. А этот человек был надежнее самого Цербера…

Я информировал Бонапарта о хороших новостях. Но ничто не могло утихомирить крайнего его волнения, причин которого я не постигал.

После мятежа в Каире, уничтожения флота, чумы, драмы в Яффе и провала под Сен-Жан-д'Акром, мы наконец-то обрели успех как в военном, так и в научном плане. Обнаружение Розеттского камня — заметный прорыв. Каир, казалось, смирился с нашими успехами. Позабыв про ссоры, Институт объединил наконец свои силы ради познания тайны иероглифов. У нас, таким образом, в руках находилось то, что могло нам способствовать.

Я думал, что главнокомандующему, как и нашему трио, не терпится узнать, соединится ли вскоре его слава со славой Востока. Ведь такова была его мечта? До раскрытия природы и влияния фараоновской письменности рукой подать. Скоро станет известна правда. Бонапарт теперь располагал тем, на что так надеялся.

Но, похоже, я слишком недооценивал неизбежные испытания, связанные с предстоящей расшифровкой, и торопился думать о следующем этапе. Итак, Бонапарт узнает. А потом — что случится потом?

8 августа 1799 года главнокомандующий грубо остудил мой пыл:

— Я не обманываюсь, Спаг. Моя судьба дала поворот перед Акром. Так я не сумею победить. Абукир — это лишь отсрочка.

— Каир подчинен, — возразил я. — Армия единодушно вас поддерживает. Клебер, критиковавший вас за Яффу, на вашей стороне. И у нас Розеттский камень.

Бонапарт улыбнулся, но в улыбке сквозила горечь:

— Я помню, что говорил Клебер. Критика сыпалась на меня со всех сторон. На меня вешали всех собак, а сегодня я вновь стал Эль-Кебиром. Этот резкий всплеск славы еще какое-то время продержится. Давайте воспользуемся этим благоприятным стечением обстоятельств и примем важные решения. Розеттский камень — как продвигается дело?

Открытие случилось каких-то несколько недель назад.

Еще не успела высохнуть краска копий. Египетская кампания ученых только начиналась. Бонапарт лучше, чем кто-либо другой, знал, что победа должна быть хорошо организована.

Она обеспечивалась не только его легендарной пылкостью.

— Мы заканчиваем перевод греческого текста, — осторожно ответил я, — а среди иероглифов нам удалось выделить группы идентичных знаков с идентичными интервалами…

А что еще мы могли сделать? Но Бонапарт прервал мой доклад, подкосив мой энтузиазм:

— В итоге — ничего нового.

— Но прошло так мало времени, генерал…

— Мы его уже полностью исчерпали. Пора оставлять Египет, господин де Спаг. Очень скоро я уеду.

Столь резкое заявление изумило меня. Уезжать? Но когда? Появились и другие вопросы. И я начал их задавать безо всякого порядка:

— Каким чудом вы сумеете быстро собрать войска, ушедшие в Верхний Египет? И всю эту груду оборудования Института? Наши инструменты, наши находки, коллекции наших зоологов? Не говоря уже о перемещении раненых?

— Я говорю только о себе. Я собираюсь уехать, а другие останутся. Так надо. — Не дав мне времени оценить результат и последствия этого заявления, он продолжил: — В Европе образовалась Вторая коалиция. Франции угрожает опасность.

Директория не пришлет мне людей, которых я требую безостановочно. Я возвращаюсь в Париж, чтобы навести там порядок.

Вот и все. Это факт. Вот мы египтяне на пути к Востоку. А вот я уже во Франции. Удивительное дело: я даже ощутил вкус Парижа и его запахи. Все то, что я уже начал забывать, вдруг всплыло в памяти. Я снова увидел Политехническую школу, ее классы, своих друзей и даже лицо того хвастуна, который за обеденным столом демонстрировал свои знания о Египте. Передо мной появилось лицо моей бедной супруги. Ее письма стали совсем редкими. Слезы, которые она проливала в день нашего отплытия, вдруг освежили мою щеку. У меня закружилась голова, внезапно меня охватила меланхолия.

— Значит, все было впустую. Восточная мечта закончилась…

Как обычно, Бонапарт с легкостью сменил настроение:

— Не надо заблуждаться. Египет я не брошу. Я оставлю Клебера во главе экспедиции. Он должен удержать Египет.

Когда придет время, мы возвратимся и предпримем новое наступление в Азии. Но пока не будет наведен порядок, здесь ничего не сделать.

— А как же расшифровка?

— Институт продолжит существовать. Пока Клебер будет в Египте, он сможет двигаться вперед. Будет созвана новая научная экспедиция — это докажет вам мой интерес и мою поддержку вашей работе. Экспедиция направится в Верхний Египет. Я последую вашим рекомендациям и назначу Форжюри ее руководителем. Что еще я могу сделать?

Казалось, он готов прислушаться ко всему. И я счел возможным задать ему вопрос, который терзал мне сердце:

— Вы уезжаете еще и потому, что у нас теперь есть Розеттский камень?

Он задумался и долгое время не отвечал. Он явно колебался. Потом все же признался:

— Я ждал знака судьбы — знака подобной силы. Я надеялся. Открытие в Розетте помогло мне принять решение.

— То есть вы все еще хотите разгадать тайну могущества фараонов?

— В Сен-Жан-д'Акре я рассказал вам о самых глубинных причинах моего присутствия на Востоке. Сейчас я рассказал, что собираюсь вернуться. Розеттский камень — достижение бесценное, но недостаточное. Это еще не расшифровка, и я опасаюсь, что это дело затянется больше, чем вы предполагаете. Дорогой Морган, пока у вас нет ничего нового. Я говорю это, зная, что это приглушает ваше воодушевление. Но сколько еще надо ждать, чтобы письменность фараонов была постигнута? Месяцы, годы? А ведь время — это богатство, которого у меня нет.

— Богатство? Но ваше богатство — это Восток. Уезжая, вы его лишитесь…

— Будущее, богатое или бедное, строится на парадоксах.

Мое представляется мне следующим образом: я уезжаю, чтобы вернуться. Во Франции я найду силы, которых мне не хватает здесь. И когда у меня будут средства, в которых мы нуждаемся, я вернусь на Восток, ибо, как я уже сказал, без этой части света ничто не достигнет величия. Клебер будет удерживать Египет, и мы еще найдем Восток фараонов. Времени я противопоставляю надежду.

— А потом?

— Давайте прекратим домыслы. Мне достаточно и настоящего. А оно такое, какое есть. Я уезжаю во Францию, но организую наше присутствие в Египте. А будущее? Давайте подождем, пока сможем прочитать слова фараонов…

В тот день я больше ничего не узнал. Бонапарт торопился и поспешил на этом закончить.

— Что-нибудь еще? — спросил он.

— Ваш отъезд будет воспринят как катастрофа и измена, коим я отныне являюсь сообщником. Как могу я вам гарантировать, что ваше возвращение во Францию останется в тайне?

— Все уже решено. Я оставлю Каир через два дня. А через двенадцать дней погружусь на корабль.

Вот так он мне об этом сообщил. Жестко и без каких-то там нюансов. Я был шокирован. Тотчас же я подумал об Орфее и Фаросе: мы обещали говорить друг другу правду, и я должен им об этом рассказать.

— Вы можете по своему усмотрению выбрать тех, кого проинформируете. Но решайте с умом. Не тратьте времени на предупреждение Бертолле и Виван Денона. Они уезжают со мной. Кроме того, я приглашаю и вас собирать вещи. Вы тоже едете.