Граф Соколов — гений сыска

— А сей коварный муж тебе нисколько не знаком? — Соколов показал фото фельдшера. — Есть верный слух, что шапку он запрятал у тебя!

Доктор скользнул по фото равнодушным взглядом, брезгливо поморщился:

— Такого смерда я не знаю. Но шапку... поищи. — Вдруг доктор ткнул пальцем в Кошко и двух полицейских, взятых для обыска: — Нет, пусть они поищут. А мы с тобой беседой насладимся. Или, клянусь, тебя в куски я растерзаю.

...Небольшая квартирка доктора не заняла много времени — шапки не было. Горничная Изольда рассказала

Кошко:

— Доктор — прекрасный специалист по нервным болезням. Но где-то с год назад заговорил стихами и вообще сделался как бы не в себе. С той поры пациенты повалили к нему валом. За две недели вперед записываются. Кинжал у доктора украли, он переживал. Да, этот платок наш, я вышила “А.П.”, а пуговица от нового пиджака. Загадки какие-то! Человек на фото? — Изольда надолго задумалась. — Вроде глаза знакомые и лоб. Но нет, не знаю.

...Когда сыщики покинули дом доктора, Соколов сказа:

— Стихами говорит? Не страшно, лишь бы не начал их печатать, вроде какого-нибудь Брюсова.

Беседа у крыльца

Соколов завез Кошко в сыск, наскоро выпил стакан чаю. Он сказал:

— Поеду к фельдшеру, помогу Жеребцову. Что-то долго они не возвращаются.

Он вышел на крыльцо, застегивая на больших сильных руках лайковые перчатки. На западе, в стороне памятника Пушкину, еще горел лилово-розовый закат, а здесь, в узкой кишке переулка, стоял странный полусвет и висела в воздухе невообразимая тишина.

Вдруг его слуха коснулся резкий скрип снега, звонкий голос, крикнувший “гись!”, и возле него остановились сани. Потягиваясь и с явным удовольствием распрямляя свои затекшие от сидения члены, из саней вылезли Ирошников, Жеребцов и доктор Павловский.

— Аполлинарий Николаевич! — расцвел от счастья Жеребцов при виде любимого шефа. — Жаль, что с нами не поехали. Любопытный тип этот Гремов. Уж более года он лицо бреет, на дятла стал похож. Скверный характер, ненавидит всех и вся, кроме себя, разумеется. Психопат, склонный к агрессии. Но он к убийству отношения не имеет. У него алиби.

— Горе у него, — вступил в разговор Ирошников. — Ночью умерла тетушка. По общему утверждению, это единственный человек, к которому он относился с нежностью. Она скончалась у Гремова на руках где-то в час ночи скоропостижно. В громадной коммуналке, что на первом этаже, у него две комнатушки. Вот и закрылся у себя в каморке, не желал никого видеть, стенал отчаянно и никому дверь не открывал. Жена, несчастная женщина с тремя больными детишками, боялась, что он на себя руки наложит. Даже не ожидали, что такой чувствительный!

Жеребцов добавил:

— Но в шесть утра съездил за врачом, тот провел вскрытие. Покойная ведь приезжала лишь в гости и, по общему утверждению, желала быть похороненной на родине — в Варшаве. Гремов отвез покойную в багажном отделении поезда № 64. Но мы провели самый тщательный обыск: и в его бедной квартирке из двух комнатушек, и на чердаке, даже гроб обшарили, а то есть умельцы, в гробы прячут! А Григорий Михайлович и труп осмотрел.

По докторскому заключению, “смерть наступила в результате тромбоэмболии легочной артерии”. На вскрытии в таких случаях в основном стволе и ветвях легочной артерии обнаруживают суховатые сложные серокрасного цвета тромбы, облитерирующие просветы сосудов, — Павловский устало зевнул. Ему хотелось есть, спать, и вообще он желал немного покоя в выходной день. — Доктор сделал квалифицированный разрез — от грудины до лобка.

Соколов насмешливо спросил:

— Ну а эти самые пальчики на стекле — откуда они-то? Может, ваши мудрые головы объяснят мне?

— Аполлинарий Николаевич, пальчики — дело случайное, — горячо заговорил Ирошников. — Его, этого самого Гремова, когда стал уличать Николай Иванович, так тот не испугался, нагло заорал: “Какое ваше дело до моих пальцев? Я в Оружейной был еще в четверг. Мимо проходил, вижу, экскурсия — 4-я гимназия. Я и пристроился”. Мы Гремова — под микитки, с собой потащили. Разыскали учителя истории, он живет в этой гимназии — на Покровке в доме графа Разумовского.

Учитель подтвердил: —Да, этот человек присоединился к нам и внимательно слушал”. Витрину, видать, плохо протерли. А кроме отпечатков пальцев, ничего против Гремова нет.

— Где Гусаковы?

— В трактир Егорова пошли. Нас поджидают. Мы для вас, Аполлинарий Николаевич, приказали заказать копченых угрей под водочку.

— Хорошо, — Соколов вздохнул, — давно пора обедать. Едем! И Кошко с нами.

Телеграмма

У талантливых сыщиков безошибочно работает чутье. При встрече с подозреваемым они сразу же всей своей натурой ощущают: виновен — не виновен.

Соколов твердо был уверен: доктор Пузано к убийству не имеет ни малейшего отношения. Но тогда кто?

Спал сыщик на этот раз плохо. Он чувствовал, что разгадка где-то рядом. Но где?

За завтраком он сидел, уткнувшись в газету, но мысли его витали в другой области, весьма удаленной от напечатанного. И вдруг, отшвырнув “Русский вестник”, сыщик громоподобно расхохотался. Он позвонил по телефону Жеребцову:

— Горе-сыщик, где, говоришь, был разрез вскрытия у тетки Гремова?

— От грудины до лобка, — голос Жеребцова звучал обескураженно.

— А при какой... тут легочная артерия? На пятерых мужиков можно иметь хотя бы одну извилину? Легочная артерия никогда не находилась в области брюшины. Назови фамилию доктора, проводившего вскрытие и выдавшего разрешение на похороны?

— Александр Пузано. Вы что смеетесь, Аполлинарий Николаевич? Срочно отправить телеграмму? Записываю: "Задержать и под усиленным конвоем отправить в московский сыск Г. Г. Гремова, а также труп, который он сопровождает. Полковник Аполлинарий Соколов”.

Слушаюсь!

Эпилог

Не прошло и суток, как гроб со всем содержимым и вместе с ним нежный племяш были доставлены в сыск. Гроб внесли в кабинет Кошко и поставили на стол. Все с любопытством сгрудились вокруг. Острый интерес был написан даже на высокомерном челе начальника управления Дворцовой частью генерал-лейтенанта Одоевского-Маслова. И лишь Соколов с подчеркнуто безразличным видом человека, все наперед знающего, откинулся на спинку дивана и читал газету.

Отец и сын Гусаковы сняли крышку гроба. Все невольно отшатнулись — в нос ударил мерзкий запах разложения. Труп начал приобретать лилово-багровый цвет. Оголили брюшную полость. От грудины до лобка шел разрез, зашитый обычной дратвой.

Павловский вспорол шов. Среди газет и тряпок, которыми была набита брюшная полость — “для сохранения формы ”, находился большой предмет, зашитый той же дратвой в плотную шелковую ткань.

— Чтобы сделать “багаж”, убийца извлек из трупа метров двенадцать толстых и тонких кишок, — заметил Павловский. — Какие нервы надо иметь!

Настал волнующий момент (или, как говорили по малой образованности провинциальные актрисы, — волнительный) — Павловский разрезал шелк.

В лучах яркого зимнего солнца, туго бившего в расшторенное окно, весело заиграла, заискрилась радужно ерихонская шапка Александра Невского — яхонтами, алмазами, бурмицкими зернами, кровавыми рубинами.

Находившийся здесь же под охраной Громов зашелся в нервическом припадке.

Следствие открыло много любопытного. Года за полтора до описываемых событий фельдшер служил вместе с доктором Пузано в Басманной городской больнице и даже раза два-три навестил его на Моховой. Последний раз это произошло за неделю до трагедии в Оружейной палате. И тут фельдшер познакомился с каким-то проходимцем из Варшавы, промышлявшим торговлей антиквариатом.

Спекулянт прямо сказал: "За шапку Невского, что в Оружейной, дам сто тысяч! Но это только в том случае, если шапка будет доставлена ко мне в Польшу”. Пребывание на каторге не прошло даром для фельдшера. Он почерпнул кое-что полезное для человека с преступными наклонностями.