Проклятые в раю

— Неслыханно, — проскрежетал он. Серые глаза метали молнии. — Ни один белый не отдал столько своего времени — и денег — на защиту негров, сколько я. Мои убеждения в отношении расового вопроса не подлежат сомнению.

На старости лет Дэрроу стал обидчивым, а раньше всегда был вспыльчивым.

— А разве вы сами не ставите этот вопрос под сомнение, К. Д., беря на себя такую защиту?

Он вздохнул и покачал своей бадьеподобной головой, серая запятая над глазом изогнулась.

— Ты одного не можешь понять, Натан, что я не виню тех, кто находится в плену расовых предрассудков. Нетерпимость у человека в крови.

— Я знаю, помню. Я часто слышал ваши рассуждения, когда был ребенком. Тогда для меня это звучало весьма поучительно — «никто не заслуживает вины, никто не заслуживает доверия». Но мне нравится думать, что до некоторой степени я могу контролировать свою жизнь.

— Думай на здоровье, сынок. Это полезно для детского воображения. — Он махнул официанту в красной куртке. — Пожалуйста, передайте Маме Сарди, что мистер Дэрроу хотел бы получить две чашечки ее особого кофе.

— Да, сэр, — с понимающей улыбкой кивнул официант.

Дэрроу снова перенес все свое внимание на меня.

— Когда я в первый раз изучил это дело... по правде говоря... я отклонил его из-за расового аспекта... но не из-за моральных соображений.

— И что?

Он пожал плечами, на этот раз не столь внушительно.

— Я побоялся, что, если мои клиенты ожидают, будто, выступая от их имени, я стану апеллировать к предполагаемому более низкому положению цветных рас, они будут... разочарованы. Я дал понять своим возможным клиентам, что не позволю себе выступать в суде с позиций, идущих вразрез с моими убеждениями, с тем, за что я выступал все эти годы.

— И каков же был ответ?

Опять слегка пожал плечами.

— Они написали мне, что считают мою позицию по расовому вопросу правильной и хотят, чтобы я развил свое отношение к этому в суде. И более того, что контроль над их защитой будет полностью находиться в моих руках и мне будет предоставлена полная свобода действий. — И снова чуть пожал плечами. — Что я мог сделать? Я согласился.

Официант принес две чашечки дымящегося черного кофе. Дэрроу причмокнул губами и схватил свою прямо с подноса официанта. Я отхлебнул из своей, в кофе было кое-что добавлено, я хочу сказать — не сливки и не сахар.

— Земляк, — прошептал я, стараясь не раскашляться, — чего они туда подмешали?

— Какого-то варева с дьяволовой кухни, не иначе.

Забавно. До введения сухого закона я никогда не видел, чтобы Дэрроу что-то пил. Даже когда они с отцом посещали «Байолоджи клаб» — «занимались наукой», как они говорили, — и по кругу там ходили кувшины с вином, Дэрроу всегда отмахивался от них. Говорил, что должен сохранять ясную голову.

Но как только правительство объявило ему, что он не может выпить, ему все стало мало.

Я сделал еще один глоток, на этот раз поменьше.

— Итак... для чего же в этом гавайском деле вам нужен коп из Чикаго?

— Ты ведь в отпуске?

— Не совсем. Правильнее сказать, на задании.

Он хитро прищурился:

— Я могу отправить тебя в отпуск. У меня по-прежнему есть друзья в муниципалитете...

Он скромничал. Он защищал нечистоплотных политиков из администраций бывшего мэра Томпсона и нынешнего — Сермака, и во многих администрациях до этого.

— Мне казалось, вы ненавидите детективов, — произнес я. — Вы всегда сами проделывали всю сыскную работу, с...

Я замолчал. В 1912 году Дэрроу чуть не обвинили в подкупе по свидетельству частного детектива — если свидетельство детектива вообще приняли бы во внимание, — которого он нанял, чтобы подкупить членов жюри присяжных. Многие из приятелей-леваков Дэрроу отказались от него, полагая, что путем подкупа он хотел вызволить своих подзащитных — анархистов, вместо того, чтобы смягчить удар, нанесенный неизбежным судом по обвинению во взяточничестве.

Мой отец был одним из немногих друзей, кто не покинул его.

С тех пор о Дэрроу и стало известно, что большую, если не всю, часть детективной работы он выполняет сам. Он любил лично расспросить свидетелей и подозреваемых, собрать улики, выяснить факты. У него была почти фотографическая память, и он мог задавать вопросы как бы невзначай, в процессе беседы, не делая никаких записей.

— Я же сказал тебе, — тихо проговорил Дэрроу, — что мои ноги уже не те, что прежде. Да и здесь, боюсь, тоже... — И он постучал указательным пальцем по лбу. — Боюсь, что, когда потребуется, мой мозг не сможет включиться с прежней энергией.

— Вам нужна хорошая ищейка.

— Да нет. Детектив. — Он наклонился вперед. — Ты заслуживаешь лучшего, чем работа в... — следующие слова он выговорил, словно грязное ругательство, — полицейском управлении. Ты заслуживаешь лучшей участи, чем та, которую тебе может дать твой убогий круг... Когда ты был мальчишкой, ты хотел стать «Частным Детективом-Консультантом», как Ник Картер или твой драгоценный Шерлок.

— Да вообще-то я доволен, — сказал я, стараясь, чтобы не показалось, будто я оправдываюсь, а так это и было. — Я самый молодой парень, который стал сыщиком...

И опять не закончил предложения.

Мы оба знали, как мне удалось так быстро продвинуться: я солгал, давая свидетельские показания, чтобы позволить выбранной Капоне жертве взять на себя вину за убийство Джейка Лингла.

— Я не судья, — тихо сказал Дэрроу. — Я защитник. Позволь мне быть твоим защитником. Позволь мне спасти тебя от пожизненного приговора к коррумпированному существованию.

Я сглотнул. Проникновенно говорит, сукин сын.

— И как же? — поинтересовался я.

— Уходи из того насквозь прогнившего управления. Твоему отцу было ненавистно, что ты пошел на эту работу.

— Он меня ненавидел из-за нее.

Он покачал головой — нет, нет, нет.

— Нет, не поверю этому ни на секунду. Он любил своего сына, но ненавидел плохой выбор, который сделал его сын.

Я едко усмехнулся:

— О! Но, К. Д., не я сделал выбор, он меня нашел, припомните. Окружение и наследственность давили на меня и заставили пойти по этому пути.

Улыбка, которой он одарил меня в ответ, была явно покровительственной.

— Если хочешь, можешь надо мной посмеяться, сынок... но в том, что ты говоришь, есть доля правды. Внешние обстоятельства действительно влияют на нашу «судьбу». — Он подался вперед, и в его глазах засветился огонек нетерпения. — Это дело, дело Мэсси, не просто отдельно взятый эпизод. Моя милая Руби еще не знает об этом, но ее муж возвращается в игру.

Я заморгал.

— Вы возвращаетесь к своей практике в полном объеме?

Он неторопливо кивнул.

— Уголовное и радикальное право?

Он продолжал кивать.

— Вы хотите сказать, что берете меня к себе в штат следователем?

И снова кивок.

— Но, К. Д. ... вам же в этом месяце исполняется семьдесят пять.

— Спасибо, что напомнил, сынок.

— Не обижайтесь, но даже Кларенс Дэрроу не может жить вечно.

— Возможно. Но два или три года работы в качестве главного следователя у Кларенса Дэрроу послужат блестящим фундаментом либо для частной практики, либо для подобных отношений с другим адвокатом высшего класса... что скажешь, сынок?

Я думал о том, чтобы уйти из управления и открыть свое дело, я думал об этом гораздо чаще, чем позволил бы себе признаться в том Дэрроу. Позор, позволивший мне получить звание детектива, был как Каинова печать, даже в такой клоаке, как полицейское управление Чикаго, особенно там... При каждом удобном случае, любой грязный коп не упускал случая заметить, что я такой же, как он, и мне можно довериться, чтобы провернуть какое-нибудь дерьмовое дельце, и был убежден, что я не упущу возможности поучаствовать в том или ином жульничестве...

— У меня есть еще обязательства перед полковником Линдбергом, — сказал я.

— А у меня еще неделя до отъезда в Гонолулу. У тебя есть время все обдумать.