Ситуация на Балканах

Через десять минут, провожая австрийского посла к его карете, Шувалов говорил:

– Не называя лица, от чьего имени я выступаю, хотел бы заявить вам, граф, следующее: весьма нежелательно, чтобы его величество император Франц-Иосиф узнал о преступлении раньше, чем станет известно имя преступника…

Иван Дмитриевич случайно подслушал этот разговор, когда обследовал замок на парадном.

– Мой долг, – холодно отвечал Хотек, – сегодня же послать в Вену телеграфную депешу. Я подозреваю, что Людвига убили члены «Славянского комитета». Они способны на все. Вся ваша печать заполнена их воплями о том, будто мой государь притесняет славянских подданных. Эти господа мечтают о войне между нашими империями. Кстати, сегодня на мою жизнь тоже совершено покушение.

– Боже мой! Как?

– Утром кто-то бросил в мою карету кусок кирпича. Да! Он пролетел в дюйме у меня над головой, а я сидел без шляпы.

– Я немедленно отдам приказ об охране посольства, – сказал Шувалов.

– Благодарю.

– На выезде вас будет сопровождать казачий конвой.

– Надеюсь, вы не ограничитесь этими мерами, – С помощью лакея Хотек забрался на подножку, затем, передохнув, сложился в три погибели и задвинул свое длинное, по-старчески сухое тело внутрь кареты, откуда его тащил на себя другой лакей.

Глядя вслед отъезжающей-карете, Иван Дмитриевич подумал, что при успешном завершении дела можно получить не только русский, но и австрийский орден. Хорошо бы! В России даже самый плюгавенький заграничный крестишко открывает многие двери: не выскочка, значит, не шпынок безродный, раз иностранный государь заметил и увенчал.

С этой мыслью Иван Дмитриевич продолжал осмотр княжеского особняка. Дом был двухэтажный, весь нижний этаж занимал князь, верхний пустовал. От прихожей и вестибюля начинались два коридора: один вел налево, в господские покои, другой – направо, в людскую половину и кухню. На ночь в доме оставался лишь камердинер, имевший отдельную каморку. Остальные комнаты людской половины были заперты. Кучер и кухонный мужик жили на дворе, при конюшне, а берейтор и повар нанимали квартиры в городе. Все мужчины. Князь был старый холостяк и женской прислуги не держал. При допросе, на который всех этих людей по одному звали в гостиную, Иван Дмитриевич убедился в полной их невиновности. Никто не юлил, на вопросы отвечали спокойно, толково, да и чутье подсказывало, что нет, не виноваты. Певцов сидел на диване, слушал. Видимо, начало пути он решил одолеть вместе с напарником, а уж потом забежать в конец и двинуться ему навстречу.

Та половина жизни князя, вернее, треть или даже четверть жизни, которую он проводил дома, обрисовалась быстро. Князь был человек светский, семейными обязанностями не обремененный, как, впрочем, и служебными – время от времени посещал парады на Марсовом поле и стрельбы на Волковом. Изредка бывал на маневрах, предпочитая кавалерийские. Днем он ездил с многочисленными визитами, вечером часок-другой отдыхал у себя, а ночь проводил в гостях или в Яхт-клубе, за игрой. Возвращался под утро. Иногда привозил женщин.

Накануне князь появился дома около восьми часов вечера, два часа спал, затем отправился в Яхт-клуб. Уезжал он всегда на своих лошадях, но без берейтора, а обратно нанимал извозчика. Кучера сразу же отпускал. Тот, вернувшись, лег спать; кухонный мужик, его сожитель, уже свал, а берейтор и повар еще с ужина ушли к семьям.

Из Яхт-клуба князь возвратился в пятам часу утра, как обычно. Швейцара он не держал, ключ от парадного носил при себе. Камердинер, обязанный ждать приезда барина, помог ему раздеться, проверил, заперто ли парадное (было заперто), и лег в своей каморке. Ночью ни шума, ни криков не слыхал.

– Пьяный был? – спросил Иван Дмитриевич.

– Господь с вами! В рот не брал.

– Да не ты. Барин.

– Чуток попахивало.

Оставшись наедине с Певцовым, Иван Дмитриевич изложил ему свои сомнения. С верхнего этажа попасть в квартиру никак нельзя, это проверено. Замок на парадном не взломан, черный ход закрыт, в окнах все стекла целы. Тогда каким образом убийцы проникли в дом?

– Князя убили не простые воры, – сказал Певцов. – У них все было предусмотрено заранее. Как-нибудь ночью подкрались к двери, натолкали в скважину воску и по слепку сработали ключ.

Взвыли дверные петли, жандармский унтер Рукавишников, шагнув к Певцову, доложил:

– Согласно вашего приказания… Вот! – и протянул серебряную мыльницу с вензелем фон Аренсберга; ее нашли при обыске у камердинера.

– Видите! – возликовал Певцов. – А вы говорили… Спер, шельма, под, шумок! Убийцы не за тем приходили…

Камердинер, вновь призванный на допрос, плакал, валялся в ногах и божился неведомо в чем.

– Перестань реветь! – гаркнул Иван Дмитриевич. – Отвечай, зачем князь велел разбудить себя в половине девятого?

– Бес попутал! – рыдал камердинер. – Ничего не знаю!

Позвали кучера. Тот поклялся, что никто ему не приказывал с утра подавать лошадей.

– Князь кого-то ждал к себе, – заключил Певцов, и это была его первая мысль, с которой Иван Дмитриевич мог согласиться.

– К половине девятого или к девяти покойный ожидал какого-то визитера, – повторил Певцов, считая, видимо, что его проницательность не вполне оценили. – Вы поняли? А сейчас я откланяюсь и начну действовать по своему плану.

После отъезда Певцова подкрепились в кухне холодной жареной свининой: князь собирался съесть ее на завтрак.

– Времени нет домой ехать, – сказал Иван Дмитриевич. – А то ни за какие деньги этого порося кушать бы не стал. Все равно что за покойником штаны донашивать.

– Ага, – с набитым ртом поддакнул доверенный агент Константинов. – Последнее дело.

Он был калач тертый, понимал, что для теплоты отношений полезно иногда и возразить начальству, но перед новым патроном устоять не мог, всегда соглашался.

– И не жри тогда! – рассвирепел Иван Дмитриевич. – Ты вообще кем служишь-то? Козлом при конюшне? Чего расселся? А ну марш по трактирам! Если кто французскими золотыми расплачиваться станет, пускай хватают и ко мне волокут.

Константинов исчез, а Иван Дмитриевич заглянул в каморку камердинера. Тот понуро сидел на своем чемодане, со дна которого Рукавишников извлек серебряную мыльницу.

– И взял. – Камердинер вслух продолжил мучившую его мысль. – За апрель-то мне кто теперь жалованье заплатит?

– Заплатят, – пообещал Иван Дмитриевич. – Его величество Франц-Иосиф, император австрийский, он же венгерский король, этого так не оставит… Лучше вот что скажи. Ты когда утром на улицу побежал, парадное было открыто?

Камердинер сказал, что да, открыто, ключ торчал изнутри.

– А вечером, пока князь отдыхал, никто не приходил?

– Никто. .

– А парадное?

– Если барин дома, они его не запирали. Только на ночь. Ключ в коридоре клали, на столике… За мыльницу-то меня судить будут или как?

– Погоди! Положим, ты здесь, а князь в спальне. Как он тебя позовет?

Камердинер объяснил: в спальне сонетка есть у изголовья кровати, шнурочек такой, а колоколец – вон он,

– Сбегай-ка, – приказал Иван Дмитриевич. – Дерни.

Через минуту стальной язычок по-птичьи мелко затрепетал, ударяясь в медное нёбо. Звонок был исправен.

– Как же это князь тебя ночью не позвал? – спросил Иван Дмитриевич, едва камердинер вернулся.

Тот сразу смекнул, в чем его могут обвинить, завыл дурным голосом:

– Не звонили они мне! Ей-богу, не звонили! Верите ли?

– Нет. Не верю, – сказал Иван Дмитриевич, хотя наверное знал, что камердинер говорит правду. Мыльницу взял, бестия, а князя не трогал. И звонка не слыхал, не мог слышать, потому что и не было его, звонка-то… Все это Иван Дмитриевич отлично понимал, однако еще раз повторил: – Не верю.

Пускай, сукин сын, помучается, ему невредно.

Итак, бедного князя нарочно перевернули ногами к изголовью, чтобы он не мог дотянуться до сонетки и позвать на помощь.