Афинский яд

— Его не назовешь неженкой, это точно, — неохотно согласился Аристогейтон. — Зато он слишком любит деньги, хоть и не для себя, а для государства. Ликургу не дают покоя налоги и памятники, потому он и пошел на уступки Македонии. Такой скорее подарит Афинам Стадион, чем хорошую армию.

— Ты забываешь о Демосфене.

Человек, сделавший это невинное замечание, явно задумал недоброе. Все отлично знали, что Аристогейтон и Демосфен уже лет двадцать на ножах: с тех самых пор, как Демосфен ставил пьесу для Дионисий, а Аристогейтон ударил его и, по слухам, уничтожил все костюмы и декорации. Эти двое одинаково не любили македонскую гегемонию, но не могли найти друг для друга ни одного доброго слова.

— Демосфен, — с нажимом произнес Аристогейтон, — да, Демосфен, который обманом добился от Афин золотой короны. Демосфен, который своим языком привел нас не к славной победе, а на поле битвы, откуда он сам припустил во всю мощь своих коротких ног! Этот хвастун любит золото.

— Истинная правда, — подтвердил зевака, который с явным удовольствием выслушал это нелестное высказывание. — Говорят, Демосфен без ума от кабаков и пирушек, на которых щеголяет в женском наряде.

— Клевета, — уверенно перебил седовласый мужчина. — В юные годы Демосфен был невоздержан в питье, но нынче позволяет себе только воду.

— И все же, — возразил Аристогейтон, — признайте, что и ваш герой не устоял перед прелестями распутной женщины. Он обожает свою любовницу-чужеземку. Черноволосую сикилийскую девку по имени Лаис.

— Ты чересчур суров, — не согласился его знакомый. — Хотя мне известно, что ты теперь подражаешь спартанскому образу жизни, вот откуда твой алый плащ…

— Я подражаю лишь спартанским добродетелям. Спартанцы издревле были нашими врагами, но с македонцами они бились, как мужчины, а мы, афиняне, струсили. Афинский дух истощился, пока мы принимали к себе людей без роду и племени. В дни своего расцвета Спарта не знала ни проституток, ни чужеземцев, ни сибаритов. Мужественность. Вот что для настоящих мужчин дороже красивых слов и блеска золота. Истинное благородство. Мужественность вырождается, когда власть над мужчинами приобретают шлюхи — особенно богатые, рядящиеся в дорогие одежды, которые куплены на доходы от их преступлений против добродетели.

— Аристогейтон, — взмолился его друг, — будь снисходителен к молодости. К ее маленьким, невинным удовольствиям…

— Невинные! Это ли невинно — отвлекать помыслы эфебов от войны, а юношей — от исполнения гражданского долга?

— Неужели они не могут дать выход страстям и желаниям своего возраста?

— Это правда, — серьезно сказал Аристогейтон, — юноши хотят удовольствий. Пусть знатные мужчины устраивают пиры и симпосионы, приглашают на них молодых товарищей, декламируют стихи и ведут философские беседы, выставив за дверь, по примеру Сократа и Агафона, флейтисток и прочую шваль.

— Но я говорил о простом удовлетворении, не о пирах и беседах.

— Я признаю: временами юноши не могут противиться зову Эрота. Но в этом случае им следует посещать проституток самого простого и низшего разряда, которые со всех берут одинаковую плату. Два обола (а не две драхмы — немыслимая расточительность, позволенная нынешним законом) — вполне достаточная цена. Рабы обоих полов, покорные и скромно одетые. В притоне-конуре без всяких там подушек и благовоний. Юноши должны приходить группами: каждый быстро делает то, зачем явился, и удаляется. Недопустимо проводить ночь в обществе шлюх — любого пола, — делать им подарки и потакать их прихотям! Никаких поцелуев! Мужчину не должны нянчить, нежить и натирать душистым маслом! Это разрушает наш город!

Аристогейтон оглушительно высморкался, издав носом звук, напоминающий рев трубы, — верный признак того, что на подходе долгая, серьезная тирада, которую нам придется выслушать до конца.

— Вот что я скажу, — продолжил оратор, обращаясь к своей импровизированной аудитории. — Мы слабеем. Если бы я правил Афинами, я бы всему этому положил конец. Яд. Яд в самом сердце Афин, от которого можно избавиться лишь постом и кровопусканиями. Всех шлюх, мужчин и женщин, как бы ни были они богаты и разодеты, я бы высек. Не отшлепал бы, лишь слегка подрумянив их круглые попки, а по-настоящему высек. Каждому по пятьдесят плетей, в полную силу, чтобы навсегда изуродовать нежную кожу. А потом я отправил бы их на копи и рудники, трудиться глубоко под землей, в дыму и грязи. Свободных людей, избравших себе такую профессию, я провозгласил бы рабами и заклеймил. Юных завсегдатаев публичных домов я бы хорошенько выдрал. Не плетьми, как рабов, а розгами, как мальчишек, — и послал бы защищать границы Аттики.

К этому времени вокруг вдохновенного оратора собралась целая толпа граждан, позабывших о бедняге аукционисте. Когда длинная тирада подошла к концу, кто-то зааплодировал, хотя нашлось немало таких, которым явно стало не по себе.

— Спарта! — снова заговорил Аристогейтон. — Спарта, страна мужчин! Вот с кого надо брать пример. А вместо этого мы перенимаем праздность и изнеженность Востока. Пусть нашей жизнью руководят умеренность и мужество. Пусть наши мужчины воюют. Пусть наши женщины прядут, ткут и закрывают лицо. Пусть жены вступают в плотские отношения со своими мужьями с единственной целью — приумножить число хороших граждан.

На этом месте внимание публики вновь привлек аукционист, который покончил с первой партией товара и приступил ко второй, включающей кое-какую кухонную утварь и мебель, а также немногочисленную группу рабов.

— Неплохо, — проговорил друг Аристогейтона, отворачиваясь от моралиста и критически осматривая это собрание полунагих тел. — Хорошенький мальчик, да?

— Живое орудие, — презрительно фыркнул Аристогейтон. — Полезен ли он? Надолго ли хватит его тела и сил? Вот чем надлежит интересоваться, приобретая раба. Откройте ему рот, понюхайте его дыхание, загляните в зубы.

Люди не любят, когда их учат делать покупки. Большинство из нас сами знают, или думают, что знают, как выбирать рабов, а потому многие устремились к помосту, на котором стояли рабы. Ибо, покупая раба, важно как следует рассмотреть его вблизи.

— Хорошие мускулы, — проговорил один из покупателей, щупая плечо молодого раба, которого он разглядывал. — Ты можешь работать по дому, парень? Это все могут. А столярить? Вот что мне хотелось бы знать. Я обучил нескольких рабов столярному делу и сдал их внаем. Полученный доход с лихвой окупил все затраты.

— Гляньте-ка на эту беззубую каргу, — с отвращением сказал другой покупатель, сдернув грубую ткань покрывала с головы пожилой женщины. И правда: у нее были редкие зубы и седые волосы.

— Ну и видок!

— А! — сказал аукционист. — Вы не знаете ее достоинств, господа. Эта рабыня едва ли станет королевой вашего ложа и симпосионов. Но она превосходная повариха. Она работала помощником повара в большом доме, отлично знает свое дело и почти не нуждается в указаниях. Чудесно чистит рыбу. Идеально ощипывает цыплят: они становятся гладенькими, словно кожа танцора. Прекрасная работница. А еще она отлично стирает — не придется таскать одежду к сукновалу.

Услышанное заинтересовало даже меня. Но какой-то мужчина покрупнее оказался первым.

— Как раз то, что я искал, — сказал он, хватая рабыню за руку. — Но скажи: можешь ты доказать, что она родилась в Аттике и от рабыни? Да? Хорошо. А то среди чужеземцев, ставших военной добычей, попадаются очень хитрые, а порой и капризные. Даже непокорные.

Он постоял, глядя на рабыню и задумчиво потирая подбородок.

— Сколько? Три сотни? Это слишком дорого. Вопрос: долго ли она протянет? Насколько она здорова, в данный момент? — Он повернулся к аукционисту. — Плачу двести пятьдесят, но сначала пусть она раздевается, ясно? Я должен убедиться, что ее хватит надолго.

И женщину, которая покраснела так густо, словно была юной красавицей, раздели и повернули, разглядывая со всех сторон.

— Дряблая и бледная, но не слишком старая, — решил покупатель.