Подземная Москва

В воскресенье на площади Свердлова, часов в десять утра,- когда жизнь начинает закипать полуденной горячкой, а на скверах сотни нянек цыкают на ребят, копающихся в песке, гудят трамваи, носятся, воняя пылью, автомобили, а под ГУМом уже продают бюстгальтеры и духи и какой-то господин в облезлой шапке и сегодня, как вчера, басом уверяет прохожих, что бинокль – необходимый в каждом хозяйстве предмет,-можно было наблюдать довольно странную процессию.

К историческому Музею подвигались в затылок три человека. Впереди выступал археолог Мамочкин в боевом шишаке времен Ивана Третьего; поверх его люстринового пиджачишки был подпоясан огромный меч, из карманов его торчали берцовые человеческие кости, а под мышкой – эротический роман Гелиодора "Эфиопика". За ним, как верблюды, вышагивали Дротов и Боб, волочившие огромные мешки черепов, обрывков ржавых цепей и странных книг, переплетенных в золото…

Глава тридцать вторая,

В КОТОРОЙ ВСЕ РАЗРЕШАЕТСЯ…

В тот день мальчишки надрывались, вопя у трамваев, у вокзалов носясь по улицам со скоростью подстреленных воробьев:

– Тайна подземной Москвы раскрыта!

– Только десять копеек!

– Вот она, тайна подземной Москвы!

На столбах наскоро наклеивали громадные афиши о лекции археолога Мамочкина. Конная милиция оцепила штаб концессионеров на Софийке.

На площадках трамваев, даже в тот момент, когда им выдавливали кишки, а карманники и дважды и трижды заправляли пальцы в уже опустошенные карманы,- москвичи удивлялись сверхъестественным новостям. И если один начинал:

– Вы слышали о…

– …подземной экспедиции,-добавлял другой.

Во всех отделениях ГУМа, кооперативах и даже в палатках частных торговцев в этот день пала производительность труда не меньше чем на пятьдесят процентов. Словом, это был совершенно невероятный день. Даже в посольстве, где еще с утра было получено печальное известие о смерти гражданина Фредерико Главича, посол прежде поторопился уведомить свое правительство о важных находках, сделанных русской экспедицией в московских подземельях, а уже потом распорядился отправить тело Главича в Америку, так как ко всему этому он оказался еще гражданином штата Иллинойс, а все американские граждане, где бы они ни испустили дух, подлежат обязательному погребению на американской земле…

К оранжеватому домику на Никитской, в той ее части, где еще тенисты сады и негулок шум трамваев, часов с двенадцати начиналось пешее и конное паломничество любопытных, желавших лично убедиться в чудесах, рассказанных сегодняшними утренними газетами. На заводе "Динамо" под воротами было сегодня пусто, но афиша стенной газеты, ее успели вывесить у входа, объясняла такое ненормальное затишье: на заводе шла лекция товарища Арсения Дротова, участника экспедиции в московское подземелье. И флаг, красный с черной, траурной каймой, медлительно плескавшийся на ветру, всем, кто стремился из первоисточников услышать о столь поразительных вещах, напоминал о праздности любопытства.

Как раз в этот самый день, к величайшему моему сожалению, я не присутствовал в Москве. По этой причине я не посетил ни лекцию археолога Мамочкина, на которую, как говорят, еще в полдень не осталось ни одного даже самого маленького билета, ни доклада товарища Дротова, ни даже волнения москвичей мне не пришлось наблюдать лично. Я знаю, это – большая оплошность, моему роману недостает описания московских торжеств. Но виноват в этом приятель мой Василий Алексеевич Сеничкин, мельник из села Изъялова, у которого как раз в этот день, на виду у московских торжеств, прорвало мельницу…

Он с утра пустил воду, и мельница под окном ревела густым размеренным шумом, словно большой, уставший верблюд, а я сидел у окна и глядел, как по двору, прилипая лапами к весенней грязи, прохаживаются гуси, индюки, куры и всякая другая живность, включительно до большой измазанной свиньи, вышедшей на солнце почесать бок о перевернутую телегу… На этой самой мельнице, у окошка с фикусом, я и придумал все эти штуки о подземной Москве. И конечно, у меня хватило бы изобретательных средств описать весь ход московских торжеств, если бы полчаса назад в комнату не ворвался мельник и не заорал в самое ухо:

Скорее! Скорее! Мельницу прорвало!

Сентябрь 1924 года.

Село Изъялово Мещовского уезда.