Необычный монах

В середине ноября, когда установилась обманчиво мягкая погода и море было на редкость спокойным, Роджер приказал своим людям подняться на борт корабля и подозвал к себе тех двоих.

— Я хочу, чтобы, после того как мы высадимся на берег, вы сопровождали меня в мой манор Саттон Модуи, что близ Нортхэмптона, и остались у меня на службе до разрешения тяжбы между мною и бенедиктинскими братьями из Шрусбери. Сразу по прибытии в Англию король намеревается поехать в Вудсток, где и рассмотрит мое дело. Королевский суд должен состояться двадцать третьего числа. Ну что, согласны вы служить мне до этого дня?

Валлиец отвечал утвердительно. Он был готов остаться до названного дня, хоть до окончательного разрешения дела, о чем и сообщил равнодушным тоном человека, которому некуда и незачем торопиться. Какая ему разница, что манор, что город, что Нортхэмптон, что любое другое место? Хоть бы и тот же Вудсток.

А куда потом, после Вудстока? Четкого представления на сей счет он не имел да особо об этом и не задумывался. Весь мир — широкий, прекрасный и манящий — лежал перед ним, но во всем этом мире для него не было путеводной звезды, светоча, который указал бы ему, какую выбрать дорогу.

Изрядно пообносившийся писец по имени Алард запустил пятерню в густую копну рыжих, седеющих волос, задумчиво почесал затылок с таким видом, будто испытывал смутное, почти не осознаваемое желание, увлекавшее его в каком-то ином направлении, и наконец тоже согласился.

Предложение Модуи означало для него несколько лишних дней пребывания на службе, а стало быть, и дополнительную оплату. Позволить себе отказаться от заработка Алард никак не мог.

— Я поехал бы с ним с куда большей охотой, — признался писец валлийцу через некоторое время, когда оба они, стоя у борта, всматривались в начавшую вырисовываться на горизонте низкую линию английского берега, — ежели б его путь пролегал чуть западнее.

— А почему так? — поинтересовался Кадфаэль ап Мейлир ап Дафидд. — У тебя что, родичи на западе?

— Когда-то были. Сейчас, увы, нет.

— Умерли?

— Это я для них умер. — Алард беспомощно пожал худощавыми плечами и невесело усмехнулся. — Пятьдесят семь! Пятьдесят семь братьев было у меня, а нынче я один, как перст. Мне уже перевалило за сорок, и я чувствую, что начинаю тосковать по тем своим родичам, которых по молодости лет вовсе не ценил. — Он скользнул взглядом по собеседнику, сокрушенно покачал головой и пояснил: — Некогда я был монахом в Эвешеме. Не по своей воле отец посвятил меня Господу, когда мне едва пять лет минуло. Я прожил в обители до пятнадцати лет, но больше сидеть взаперти не смог и сбежал. Припустил куда глаза глядят и тем самым нарушил один из обетов. Ведь, вступая в орден, монах клянется не покидать пределов обители без дозволения монастырских властей. Подобные правила — в те-то годы — были явно не для меня. Такая уж у меня натура. Таких, как я, по латыни кличут «вагус» — по-нашему, стало быть, бродяга или вроде того. Я был легок на подъем, и меня постоянно тянуло к странствиям. Ну что ж. Господь свидетель, поскитался я на своем веку немало. Пора бы и успокоиться, но вот незадача — боюсь, что я и сейчас не смогу усидеть на месте.

От моря потянуло прохладой. Валлиец поплотнее запахнул плащ и спросил:

— Так ты, выходит, подумываешь о возвращении?

— А что? Ведь даже вам, морякам, рано или поздно приходится подыскивать тихую гавань, где можно бросить якорь, — отвечал Алард. — Конечно, заявись я к ним снова, они с меня шкуру спустят, это уж точно. Но, с другой стороны, всякий грешник может покаяться. Назначат тебе епитимью, а уж как отбудешь ее, то, считай, снова чист. Так что я мог бы вернуться, принять должное наказание и снова занять место среди братьев. Вроде бы меня и тянет туда, но… не знаю, не знаю… Видать, как был я «вагусом», так им и остался. В обе стороны меня влечет, вот в чем дело. В обе одновременно, а в какую больше, я — хоть разорвись — никак в толк не возьму.

— После двадцати пяти лет скитаний, — промолвил Кадфаэль, — тебе вовсе не помешает посидеть чуток на месте да обдумать свое житье-бытье. Так что оставайся с Модуи — будешь пергаменты переписывать, пока не разрешится его дело, а за это время, даст Бог, поймешь, чего ты хочешь на самом деле.

Были они оба примерно одного возраста, хотя беглый монах выглядел на добрый десяток лет старше. Видать, мир, ради которого этот завзятый бродяга покинул обитель, изрядно потрепал его.

Судя по худобе и латаной-перелатаной одежонке, ни добром, ни деньгами Алард в своих скитаниях не разжился, зато многое повидал и опыт приобрел более чем основательный. Случалось ему быть и солдатом, и писцом, и конюхом — он брался за любую работу, какая только подворачивалась под руку, и в итоге выучился чуть ли не всему, что может делать мужчина. По словам Аларда, довелось ему побывать и в Италии, даже в самом Риме, и послужить под началом графа Фландрского, и пересечь Пиренеи да поглядеть на далекую Испанию, но подолгу он нигде не задерживался. Ноги и сейчас служили ему верно, но вот душа уже начинала уставать от беспрерывных странствий и тосковать о мирном пристанище.

— А ты? — спросил Алард, поглядывая на спутника, с которым был знаком уже около года, ибо последнюю кампанию они провели вместе. — Ты ведь и сам, как я понял из твоих рассказов, вроде как «вагус». И в Святой Земле с крестоносцами побывал, и с корсарами на Средиземном море сражался, и все тебе было мало. Приспичило еще и море переплыть да ввязаться в эту заваруху в Нормандии. Все никак не успокоишься? Небось и по возвращении в Англию долго на месте не усидишь — будешь держать нос по ветру да вынюхивать, откуда пахнет войной. Неужто не нашлось бабенки, которая смогла бы удержать тебя возле своей юбки?

— Так ведь и тебя ни одна не удержала, хоть ты вроде бы и свободен от своих монашеских обетов?

— И то сказать, — согласился Алард, кажется, и сам несколько озадаченный словами приятеля. — Знаешь, я ведь на этот счет как-то даже и не задумывался. Само собой, были у меня женщины — то тут, то там. Человек я грешный, плотским желаниям не чужд, и ежели оказывалась рядом женщина да была согласна — так почему бы и нет? Но вот чтобы сочетаться браком, завести семью, детишек — такого мне и в голову не приходило. Видать, подспудно я помнил об обете безбрачия, и… во всяком случае, мне казалось, что на это я права не имею.

Твердо упираясь ногами в чуть покачивавшуюся палубу, валлиец наблюдал за тем, как медленно приближалась береговая линия. Он был невысоким, но крепко сколоченным, широкоплечим и мускулистым малым в расцвете сил, с каштановыми волосами и смуглой кожей, обожженной солнцем востока и выдубленной морскими ветрами. Облику бывалого воина была под стать и одежда — штаны и туника из добротного сукна да толстая кожаная безрукавка, а также и оружие. На поясе у валлийца висели меч и кинжал. Его мужественное лицо с выступающими валлийскими скулами выглядело привлекательным — во всяком случае, наверняка находились женщины, считавшие его таковым.

— Была у меня девушка, — задумчиво промолвил Кадфаэль. — Много лет назад, еще до того, как я подался в крестоносцы. Но, приняв Крест, я отправился в Святую Землю и оставил ее. Отправился на три года, а вышло так, что отсутствовал целых семнадцать. По правде сказать, там, на востоке, я позабыл ее, ну а она, благодарение Всевышнему, забыла обо мне здесь, на западе. Но по возвращении я все же справлялся о ней и прознал, что она сделала выбор получше — вышла замуж, за солидного, достойного человека. Цеховой мастер и член городского совета Шрусбери, это тебе не какой-нибудь «вагус» вроде нас с тобой. Ну а я сбросил бремя со своей души да и вернулся к воинскому ремеслу, благо оно стало для меня привычным. Вернулся без особых сожалений. Все, что было, быльем поросло. Сдается мне, нынче я не узнал бы ее при встрече, да и она меня тоже.

За долгие годы он встречал немало женщин. Лица иных еще были свежи в его памяти, ее же облик уже подернулся дымкой забвения.