Голова бога (Приазовский репортаж) (СИ)

Выпив и закусив, мужчины закурили сигары, пустив облака ароматного дыма. Сам Аркадий не курил и даже не пробовал — удовольствие было явно не по карману. Однако запах чужого дыма ему определенно нравился.

Но другого мнения были женщины, особенно одна — жена городничего. Была она женщиной властной и даже слишком. Говорили, что городом правит Рязанин, а им, как цыган солнцем, вертит жена. Первую даму города шумно поддержали товарки. Пытался возмутиться граф, но его мягко осадил генерал Рязанин. Графиня улыбнулась супругу, отпуская того.

Городничий что-то шепнул брату, но сам юркнул в дом, и догнал их в саду.

— А вы отчего не с молодежью? — спросил граф Колокольцев.

Аркадий сотворил неопределенный жест, и, как ни странно, был понят.

— Не грустите, мой друг. Женская красота, в отличие от мужского ума — продукт весьма скоропортящийся. Потому его продают быстро и боясь продешевить. Для сверстниц, может быть, вы неинтересны, но не печальтесь — уже зреет новый урожай.

Оказалось, что курение сигар было чем-то вроде индейской хитрости.

— А не выпить ли нам, господа? — из-под полы сюртука городничий достал сулею с красновато-мутной жидкостью, а из кармана — чарочки.

— А из чего ваше вино? — спросил генерал Колокольцев.

— Из буряка… — ответствовал городничий.

— О, буряковочка! — потер руки Александр Павлович. — Как я за тобой соскучился.

Расположились в беседке, сокрытой от взглядов посторонних. На столике разлили самогон по чаркам, чокнулись, глотнули.

— А! Хороша, зараза! — воскликнул Александр Павлович, когда способность говорить вернулась.

— Надо было предупреждать, — утирая слезы, заметил Колокольцев. — Крепкая…

— Повторим?

Никто не возражал.

— А вашим, извиняюсь, басурманам, чарочку поднесть нельзя? — предположил градоначальник, глазами указывая на остановившихся у входа в беседку горцев. — Или Аллах запрещает?… Так отослали бы их прочь, чтоб нехристей не соблазнять.

— Нельзя, — покачал головой Колокольцев. — Когда-то я их мулле оказал одну услугу. В знак признательности он мне определил этих молодцов в телохранители. Верите ли, но на Кавказе они меня до ветру одного не отпускали.

Выпили еще по одной, а затем — еще. Аркадий пил не до дна, и когда остальные опорожняли третью рюмку, он едва закончил первую.

В беседке пахло петуньями, кои на закате источали свой аромат особенно ярко. Но подул свежий ветер, сдул цветочный дух, зашумел в кронах деревьев, донес в беседку запах яств из двора.

Генерал Колокольцев поежился:

— Что-то зябко у вас тут…

— Да, вечера у нас случаются прохладные, — согласился городничий. — Ничего поделать тут не можем.

Генерал Рязанин расстегнул застежку своей накидки.

— Набросьте.

Колокольцев задумчиво принял ее, закутался.

— Теплая, — заметил он.

— Верблюжья шерсть, — пояснил генерал Рязанин. — Говорят, ее боятся змеи, скорпионы и прочие шакалы.

— И все равно не по артикулу… Светлая, — зевнул граф. — Смените в Крыму на форменную.

— Само собой. Там она слишком заметна будет.

За чарочкой беседа шла лениво — генералы обсуждали какое-то нововведение в форме, спорили о том, окажет ли оно хоть какое-то влияние на дух войск. Городничий подливал злой напиток.

Веселье было на излете. Пили без тостов и вразнобой.

Аркадий от безделья разглядывал серп луны, словно завязнувший в виноградных лозах, которые словно стена оплетали беседку. В голове роились мысли: в городе английский шпион. Это знал городничий, но молчал… Сказать это генералу Рязанину? Тот, может быть, в заговоре с братом. Единственным подходящим для откровения казался Колокольцев — он был, как убедился юноша в недавней полубеседе, человеком умным и проницательным.

Однако Колокольцев в сей момент мало подходил для важной беседы. Алкоголь и тепло делало свое дело с графом — тот разрумянился и постоянно зевал.

Бутылка, меж тем, опустела.

— Ну что, господа, пора возвращаться? — спросил генерал Колокольцев, протягивая ладонь графу. — Мой генерал вы с нами?…

Колокольцев задумчиво взглянул на руку…

— Ну же, граф, вас, очевидно, ждет ваша жена. Пойдемте с нами!

Тот покачал головой:

— Знаете, я, пожалуй, посижу немного!

— Бросьте! Вы простудитесь! Пройдите лучше в дом!

— Ничего. На Кавказе я, бывало, неделями спал на открытом воздухе.

Генерал Рязанин пожал плечами: воля ваша.

Убийство

…Вернувшись во двор, Аркадий заметил изменения. Жена городничего и графиня куда-то удалилась, и за столом о чем-то судачили жены почтмейстера и полицмейстера. Около двора стало попросторней: не было коляски протоирея, который обычно быстро покидал поле мирских соблазнов и кареты доктора Эльмпта — тот считал секретом долголетия режим дня, диету и периодические кровопускания, кои, по его мнению обновляли кровь, не давали той застаиваться.

— Проживет он так, может, и больше на пару лет, — шутил батюшка Аркадия. — Да только эти годы ему вечным адом покажутся.

И ведь надо же: лекарь жил-поживал, на тот свет не стремился. А отец, весельчак и балагур, скончался.

За столом еще сидели гости, но большая их часть перебралась или перебиралась в дом Рязаниных.

Из окон кабинета городничего гулко гремели биллиардные шары — судя по ругани их гоняли почтмейстер и полицмейстер. Вверху в спальнях промелькнул огонек: кто-то прошел с неяркой лампой.

Аркадий присел, подкрепился пирогом с рыбой, запил его крепким хлебным квасом. С его места через открытые окна было хороши видно ярко освещенный зал. В нем Дашенька музицировала на рояле, а пехотный Петр перелистывал ей ноты. Также вокруг инструмента толпились другие офицеры, не забывая, впрочем, любезничать с другими дамами.

Безусловно: дом Рязаниных не знал ранее столь блестящего общества.

— Словно частица великолепной столицы переместилась тем вечером в дом нашего городского головы, — про себя сочинял заметку Аркадий.

Ах, как жаль, что на этом празднике он гость ненужный. Что с того, что офицеры уедут, а он останется? В этот вечер не одно девичье сердце будет похищено и увезено куда-то под Севастополь. Имелась смутная надежда, что французская пуля или английский штык исправит дело. Это, пусть и непатриотично, но…

И тут, спутав все мысли, в саду громыхнуло!

Грохнуло сильно, будто не из ружья или пистолета, а будто из небольшого орудия.

Музыка оборвалась на полуноте, молодежь высыпала к окнам. Многие глядели в небо.

— Фейерверк? — выглянув в окно, спросила Дашенька. — Ах, как мило!

Но то не был фейерверк — на небе не имелось рукотворных звезд.

Зато из сада донесся крик:

— Зарэзалы!

Далее послышалась гортанная речь — судя по тональности абреки, доселе молчаливые, грязно ругались. Аркадий, забыв об осторожности, тут же бросился в сад. Ему показалось, что он рассмотрел темный силуэт, метнувшийся в темноту, к забору. Но тут же юноша едва не налетел на саблю одного из горцев. Он успел увернуться, а далее сад вокруг беседки оказался наполнен людьми и светом.

Колокольцев был еще жив. Но всем, в том числе и ему было ясно, что до перехода в мир лучший остались даже не часы, а какие-то минуты. Он лежал на полу, и из раны шла кровь. Лужа была небольшой — много протекало сквозь доски пола. Он часто дышал, но ни единого слова так и не сказал. Лишь в уголке рта пузырилась розоватая пена.

Нож, по самую рукоять, был всажен сзади и справа в основание черепа. Аркадия бросило попеременно в жар и в холод: у ножа была та же простая рукоять, что и ножа, которым зарезали штабс-ротмистра.

Получалось: шпион — здесь, в этом саду, он убил сыщика и теперь совершил новое злодейство.

— Кто вас убил? Покажите взглядом? — просил Аркадий. — Офицер? Слуга?

Мелькнуло: как глупо сказано. Что за нелепость сообщать человеку, что его убили? Но нет времени для любезностей и раздумий. А генерал, видно, много раз наблюдал смерть вблизи и понимал, что ему осталось немного. Он едва заметно, насколько позволяло ранение, пожал плечами: он не знал.