Ледяной поход (с Корниловым)

Вечером к нам зашел полк. С. "Корнилов вам привет прислал". Я улыбнулся. "Нет, серьезно. Я у него был сейчас. Спрашивал: как ваш отряд? Весь, говорю, перебит, переранен. А адъютант ваш? - ранен, говорю. Передайте ему привет, скажите, буду в лазарете - разыщу".

Утром мы выехали из аула.

С ночи погода изменилась. Пошел липкий, мокрый снег с сильным, колючим ветром. Стало холодно.

Вышли строевые части. Растянулся по дороге обоз… Ехать долго. Только к вечеру можем прибыть на ночевку в ст. Калужскую. Туда отправляют раненых. Строевые же части должны с боем брать большую, богатую станицу Ново-Дмитриевскую.

Лепит мокрый снег. Дует злой холодный ветер. Пехота идет вся белая, сжавшаяся.

На подводах - раненых, кое-как прикрытых разноцветными тряпками, одеялами, занесло снегом, он тает, течет вода… все мокрое… холодно.

Дорога испортилась. Подводы вязнут, застревают. Худые, слабосильные лошади черкесов не в силах вытянуть.

К вечеру морозит. Падающий снег замерзает корой на одеялах, перевязки промокли. Раненые лежат в ледяной воде…

Упали первые тени, темнеет, а Калужской не видно. Холод сковывает тело. Теплая хата кажется блаженством…

Погода еще злее. Снег валит сизыми хлопьями… обоз растянулся… в темноте нервные крики: "да подождите же!", "помогите подводу вытащить!" Но все спешат. Никто не слышит. Никто не помогает. Каждый погоняет своего возчика… скорее… до хаты… согреться.

Совсем темно. Мелькают огоньки. Калужская. Подводы въехали в станицу, размещаются сами как попало. Нет ни начальников, ни квартирьеров. Только сестры, грязные, усталые, ходят по колена в снегу по улицам, помогая раненым устроиться на ночлег.

Утром заговорили: подводы не все! Поехали искать… Поздно. Восемнадцать раненых замерзли…

Завязли подводы, упали слабые лошади. Никто не помог:

все торопились.

А строевые части свернули на Ново-Дмитриевскую. Мокрые до нитки, замерзшие, продрогшие - идут в бой.

Темная ночь. Добровольцы обхватили станицу кольцом, наступают. Летит снег, дует ветер, хлюпают промокшие ноги…

Марковский полк уткнулся в реку. Замялись. Но медлить нельзя - проиграется дело. А на реке ледяная кора…

"Полк вперед!" - и ген. Марков первым шагает вброд. Идут в бой через ледяную реку, высоко в темноте держат винтовки… [59]

Перешли. Ударили. Во главе с Корниловым ворвалась армия в станицу. Сонные большевики, захваченные врасплох,- взяты в плен.

На другой день на площади строят семь громадных виселиц. На них повесили семь захваченных комиссаров.

К вечеру по Ново-Дмитриевской бьет сильная артиллерия. На станицу идут густые, решительные цепи большевиков.

Темная ночь. Бой отчаянный. Мигают ленты огней, трещат винтовки, гулко хлопают пулеметы, зловеще ухает в темноте артиллерия.

Противники сходятся на сто шагов. Слышны команды обеих сторон. Даже перекрикиваются:

"Ну, буржуи, сейчас вас оседлаем!"

"Подождите, краснодранцы!…"

Большевики ведут отчаянные атаки: Ново-Дмитриевскую им надо взять.

Добровольцы не сходят с места: Ново-Дмитриевскую им нельзя отдать.

Уже рассветает - большевики отбиты. Рассказывают, что красноармейцы закололи своих начальников, уговоривших их идти на Ново-Дмитриевскую.

В станицу приехал обоз, а строевые части движутся дальше. Всех интересует - куда? Мнения генералов раскололись. Корнилов хочет брать Екатеринодар. Алексеев - против этого. Но Корнилов главнокомандующий, и он ведет: к Екатеринодару.

Вечер в Ново-Дмитриевской. В дымной, маленькой хате лежат раненые. Разговоры одни и те же: кто убит? кто куда ранен? вспоминаются бои, эпизоды.

Кто-то достал засаленную книжку Дюма "Chevalier de maison rouge", читает вслух. Тускло горит свеча, все, слушая, задумались…

Входит Варя. Сапоги, платье - грязные, вид усталый, лицо заплаканное. "Варя, что с вами? Варя?" Она падает на стол, громко рыдая. "Эраст убит! Эраст убит!" - "Быть не может! Где?" - "В слободе Григорьевской". Варя плачет. Тихо, незаметно вытирают слезы раненые.

Немного успокоившись, она рассказывает: "Они в цепи лежали. Минервин ранен был в ногу, просит его вынести, а большевистские цепи совсем близко. Говорят, подождите, капитан, а он все просит… Эраст, вы его ведь знаете, с Дрейманом взяли - понесли. Их одной пулей, в живот обоих. Дреймана навылет, у Эраста застряла в мочевом пузыре… Как он страдал.- Варя опять заплакала.- Его в хату принесли. Хата скверная, кровати даже нет. На стол положили. Он все время о матери… кричит: мамочка, милая, прости меня, мамочка, помолись за меня… мамочка, неужели ты не видишь-твой сын умирает… Меня вызвали из хаты. Я вернулась, а он уже умер… так, на столе…"

Эраст Ващенко. Мы вместе учились, вместе приехали на Дон. Он единственный сын. Одинокая мать - жила только его любовью.

Вспомнилась последняя встреча с ним в ауле. Эраст был усталый, измученный: "Как это все тяжело, как хочется отдохнуть,- говорил он,- мне кажется иногда, что я не выдержу больше…"

Теперь он зарыт, как тысячи других…

Части Добровольческой армии по нескольким направлениям движутся к Екатеринодару. На пути с боем берутся станицы и станции. Прошли Георгие-Афипскую, какой-то аул. Переправились через Кубань, взяли Елизаветинскую и кольцом обложили столицу кубанских казаков.

Обоз подъехал к Кубани. Не переправляется - расположился табором по широкому зеленому лугу. Дымятся костры. Пасутся лошади. Меж телег ходят сестры: перевязывают, кормят раненых.

На земле лежит группа штатских. К ней подъезжает на большом вороном коне М. В. Родзянко. [60]

"Что это за трупы?… А! Родзянко и прочие контрреволюционеры…" - смеется он густым сильным басом…

Издалека доносится гул боя.

Начался штурм Екатеринодара.

Весь день проходит в ожиданьи. Вести из боя какие-то странные. Приедет верховой, сообщит: Екатеринодар взят. По обозу несется "ура". Едет второй: не взят, наши отбиты с большими потерями. Томительно тянется день, другой… От Екатеринодара катится беспрерывный гул: штурмуют. К вечеру второго дня, по наведенному парому, обоз медленно переправляется через Кубань. Три подводы становятся на паром. Переплыли. И тихо едут по узкой дамбе до дороги в Елизаветинскую, отстоящую в восьми верстах от Екатеринодара…

Обоз раненых разместился по станице. Мы устроились в церковной сторожке, в ограде церкви.

Большая комната застлана соломой. Подряд лежат раненые…

Утро. Третий день штурма. День голубой, теплый. Артиллерия гудит без всякого перерыва. Ружья и пулеметы слились в беспрестанный, перекатывающийся треск.

Раненые сидят на паперти церкви. Прислушиваются к гулу боя, стараясь определить: близится иль нет? Ничего не поймешь. Как будто все на одном месте…

Красная каменная церковь вся исстреляна снарядами. Старенький сторож-казак показывает в окне церкви небольшой, написанный на стекле, образ Христа.

Окно выбито снарядом. Кругом иконы - осколки гранаты и стекла, а образ стоит нетронутым, прислонившись к железной решетке.

Вечереет. Гул не стихает. Еще ожесточеннее, страшнее ревет артиллерия. Как будто клокочет вулкан…

"Я Львов, Перемышль брал,- но такого боя не слыхал,-говорит раненый полковник.-Они из Новороссийска 35 тяжелых орудий подвезли и палят. Слышите… Залпами…" Артиллерия ухала тяжелыми, страшными залпами, как будто что-то громадное обрывалось и падало…

Старенький священник прошел в церковь. Великопостная всенощная. Полумрак. Пахнет свежим весенним воздухом и ладаном. Мерцают желтые огоньки тонких свечей. Священник читает тихим голосом. Поют. Молятся раненые. Плачут склонившиеся женщины-казачки.