Veritas

Затем последовала та часть истории, которую я хорошо знал. Мать Клоридии купили Одескальки, семья кредиторов, на которую работал и мой покойный тесть. Чресла шестнадцатилетней турчанки родили мою жену. Когда Клоридии было двенадцать лет, ее мать снова продали, а Клоридию увезли в Голландию.

Здесь началось то, о чем я еще не знал. Я жестами попросил свою супругу рассказать мне эту историю с хорошим концом снова, чтобы пролить бальзам на мрачные мысли, найти в ней пристанище от печальных событий прошедших дней.

Клоридия сжала мою руку, ее красивое лицо было залито слезами, и в ожидании очередного врача для меня она согласилась. Уже приходили три медика, и все они объявили, что я совершенно здоров; вероятно (не «наверняка»), голос вернется, убежденно говорили они.

Одескальки, в который раз, с любовью гладя меня по голове, рассказывала Клоридия, продал ее мать Коллоничу, тому кардиналу, который был в числе героев осады Вены.

От него она в 1682 году родила вторую дочь. Коллонич велел втайне вырастить ребенка своему испанскому наместнику Джироламо Джиудичи, доверив ему также и мать. Джиудичи держал обеих как служанок в своем доме, где мать научила свою дочь целительству и преподала ей великолепные знания турецкого и итальянского языков. Когда девочке было тринадцать лет, в 1695 году, она уже могла похвастаться приличным образованием, особенно в музыке. Она даже сочиняла музыку, совершенно же прелестным было ее пение. Когда молодой король Германии и Рима услышал, как она поет, то сразу влюбился в нее. Из-за этого Коллонич решил ее обезопасить: он лично крестил дочь в церкви Святой Урсулы на Йоганнесштрассе и посредством Джиудичи определил в монастырь на Химмельпфортгассе.

Короче говоря, это была та самая история отвергнутой монахинями монастыря молодой турчанки, которую Камилла рассказала нам несколько дней назад.

Сестры взбунтовались против вступления в орден османки, поскольку принимали только девушек из дворянских семей, а новенькая была рабыней. Опасаясь, что ее запрут под замок (другой монастырь, вероятно, принял бы ее), девочка убежала. Никто не знал, куда и с кем.

– Она бежала со своим учителем музыки Францем де Росси, – пояснила мне жена.

Придворный музыкант императора Иосифа и внук Луиджи Росси дал ей имя Камилла, потому что так звали его римскую кузину из района Трастевере, которую помнила и Клоридия.

– Но наша мать называла ее Мария, как и я, – с улыбкой произнесла Клоридия, вытирая мои слезы, капавшие на подушку.

Нет, я не был тронут историей, которая столь бесстыдно дышала жизнью на фоне противоестественной смерти императора, великого дофина, Симониса и его друзей. Я плакал совсем по другой причине: убежища, которого я искал в рассказе Клоридии, найти мне не удалось. Облегчение от того, что она наконец нашла могилу, над которой могла оплакать свою мать, не смягчало моего отчаяния; ее радость от обретения в Камилле кровной сестры не служила мне утешением за пролитую кровь.

И в безутешности мне пришла мысль о том, что Клоридия за почти тридцать лет нашего брака никогда не ошибалась: всякий раз, когда я, растерянный, бродил в потемках, она уже все понимала и у нее находился для меня совет. Но даже она полагала, что дервиш хочет способствовать здоровью императора, и ввела себя и меня в фатальное заблуждение. Как и Атто, ее смела новая эпоха. А я понял, что больше не смогу просить свою сладкую умную женушку спасти меня от ощущения гекатомбы, наполнявшего мою душу.

Пока я размышлял так, умываясь слезами, Клоридия, ничего не подозревая, продолжала свой рассказ. Франц и Камилла поженились, а о том, что было дальше, нам рассказывала сама хормейстер: когда началась война за испанское наследство, они вернулись в Вену и узнали, что мать Клоридии и Камиллы уже умерла. Франц снова поступил на службу к Иосифу, а с ним и его жена. Однако молодой король Германии и Рима не узнал в ней рабыню-турчанку, в которую когда-то влюбился. Год спустя Франц умер.

Даже не зная, кто она, Иосиф почувствовал притяжение к Камилле, более того, теперь он удостоил ее своей дружбы (об этом мы уже знали от Гаэтано Орсини) и своего доверия. Чтобы отблагодарить Иосифа за привязанность, молодая женщина четыре года подряд писала для него оратории, не принимая платы, и это вызвало у меня подозрения.

Камилла объяснила нам все: она опасалась, что ее имя станет известно казначеям, которые управляли личными кассами Иосифа, а также кассами придворных расходов. И тогда возникли бы вопросы по поводу ее личности, а с учетом любви венцев к точности при записях рано или поздно стало бы известно, кто она на самом деле.

И она предпочла зарабатывать себе на жизнь, путешествуя по Австрии и излечивая людей с помощью двузернянки, как учила ее мать. К счастью, эта методика имела те же корни, которыми руководствовалась много столетий назад святая аббатиса Хильдегарда фон Бинген, обстоятельство, позволившее Камилле объявить себя ученицей Хильдегарды и сохранить в тайне свое восточное происхождение. В Вене практиковать она не могла, поскольку нужно было бы сдать экзамен и пройти апробацию, то есть требовалась лицензия университета. Кроме того, кардинал Коллонич прожил аж до 1707 года, то есть для нее было лучше появляться в столице как можно реже.

В конце 1710 года Иосиф попросил ее поселиться в столице, поскольку ему нужен был ее совет, но она опять отказалась принять от него деньги, объявив, что больше не хочет сочинять музыку. Вместо этого она изъявила желание уйти в монастырь. Его величество указал ей монастырь на Химмельпфортгассе, расположенный напротив квартиры молодой Пальфи, которую Евгений Савойский разместил в доме неподалеку от своего дворца.

Когда потом император попросил ее разучить ораторию в честь папского нунция, она выбрала для этой цели свою последнюю композицию «Святой Алексий». О чем я еще не знал, так это о том, что в этой оратории скрывался особый смысл: Камилла представила в ней саму себя, она вернулась так же, как Алексий, никем не узнанная. Кто знает, не открылась ли Камилла императору во время их последней встречи, как и Алексий родителям и невесте, уже на смертном одре? Клоридия рассказала мне, что ее сестра не хочет об этом говорить, что она молится день и ночь, чтобы справиться со своим отчаянием.

Итак, на портретах в подвеске в форме сердца были изображены не мои дочери, а Клоридия и Камилла в юном возрасте. Цепочка принадлежала их матери – она смягчала боль от столь ранней утраты дочерей – и после смерти осталась в доме Джироламо Джиудичи, наместника Коллонича.

Когда вчера мы с Атто и Симонисом не вернулись из Места Без Имени, обеспокоенная Клоридия обратилась к хормейстеру. Они тут же поехали в маленькой монастырской карете по дороге к Нойгебау. Камилла догадывалась, что происходит что-то необычное, и предложила расположиться в винном погребке, принадлежавшем сестрам Химмельпфорте и расположенном неподалеку. Во время поездки Клоридия, опасаясь махинаций аббата Мелани, решилась открыть ларец, который он доверил мне и который она спрятала. И нашла в нем то, чего никак не ожидала: ее собственный портрет, сделанный, когда она была еще девочкой, а рядом такой же – Камиллы, которая тоже сразу же узнала себя. Тут хормейстер все ей рассказала. Она узнала обо всем, конечно же, от Атто.

На этом рассказ моей жены заканчивался. После того как я четыре раза попросил ее поведать мне его, я отпустил супругу. Молчание, в которое я впал, высушило мои слезы и оставило пространство для холодных размышлений, во время которых все постепенно становилось на свои места. К примеру, знакомство Атто с Камиллой.

В сентябре 1700 года Камилла рассказала аббату Мелани свою историю и историю своей матери. Зная о прошлом моей жены, Атто сразу понял, что будущая хормейстер и Клоридия – дочери одной матери. Он сообщил Камилле о своих догадках, однако сделал вид, что не знает, где искать Клоридию… хотя сам только что вернулся из Рима, где почти десять дней подряд виделся с моей женой.