Падение Стоуна

Я кивнул.

— Что до «Риальто», цена, конечно, была очень низкой.

— Почему «конечно»?

— Как и у всех компаний, производящих вооружение, — сказал он задумчиво. — Правительство не покупает. Переживает трудные времена. Как бы то ни было, суть в том, что внезапно Биржу заполнили толпы покупателей. Акции взлетели, только вообрази. Вопрос в том, кто покупал. Кто-то знающий что-то — но вот что? Провалиться мне, не понимаю. А позднее на рынок вышел «Кейзеноув», представляя «Барингса». И странность в том, что «Барингс» покупает на собственный счет.

— Что это значит?

— Покупает для себя, не для клиента. Так мне сказали. Суть в том, что они не пытались делать деньги. Они покупали по полной цене. А кто когда-нибудь слышал про банк, не пытающийся делать деньги? Разве что они оказывали услугу кому-то.

— А когда точно это происходило?

— Когда умер Рейвенсклифф.

— Нет, я имею в виду точную дату. День, когда он умер, или день, когда известие об этом появилось в газетах?

— В газетах ничего не было. Только два дня спустя.

— Что произошло бы, если бы известие появилось сразу же? Через несколько часов после его смерти?

— Усиленная продажа, предположительно без вмешательства подготовленных покупателей. Обрушение цены акций. «Траст», возможно, был бы вынужден продавать имеющиеся у него акции других компаний, что привело бы к общему обрушению рынка.

— А это плохо?

Лейтон вздохнул:

— Да уж.

Я обдумал услышанное. В какой-то мере объяснение задержки оповещения о смерти Рейвенсклиффа. Во всяком случае, одно из возможных объяснений. Сокрытие произошедшего означало, что у друзей Рейвенсклиффа было время подготовиться. Очень хорошо.

— Ты когда-нибудь слышал про человека по имени Генри Корт?

Лейтон секунду хмурился в недоумении, потом покачал головой.

— Кто-то в Сити?

— Не знаю. Просто слышал эту фамилию. Не важно.

Я расстался с ним, когда он заказывал еще пива и пирог со свининой, и отправился поразмыслить. Я накапливал информацию, но пока она мало что давала. Рейвенсклифф умирает, некие люди, обладающие достаточной властью, задерживают разглашение известия об этом: маклеры принимают меры, чтобы оборвать натиск на компанию Рейвенсклиффа; к чему, возможно, причастно министерство иностранных дел, Форин оффис. Последнее в накопленной информации было наиболее любопытным. Во всяком случае, только так я сумел расшифровать Ф. О. Все прочее было именно тем (полагал я), чего следует ожидать от Сити.

Спал я в эту ночь не так крепко, как всегда; я осознавал, что продвигаюсь любительски, наугад, толком не понимая, что я, собственно, делаю. Я злился на себя: хоть занимался я этим лишь несколько дней, мне следовало быть организованнее, чувствовал я. Более деловым в честь предмета моих розысков. Перед тем как наконец уснуть, я принял решение начать все с начала и более подробно расспросить леди Рейвенсклифф. Она ведь должна была знать его лучше, чем кто-либо еще.

Я сознавал, что пытаюсь заниматься совсем разными вещами одновременно. Официально я писал биографию финансиста; неофициально мне было поручено разыскивать неведомого ребенка, а кроме того, еще более неофициально — расследовать смерть Рейвенсклиффа, чтобы выяснить, как она повлияет на судьбу «Кроникл». А это требовало постоянно держать в уме, чем я конкретно занимаюсь в каждый данный момент.

Утром я послал записку леди Рейвенсклифф с просьбой о встрече, а другую — мистеру Ксантосу с такой же просьбой, после чего отправился посетить семейного поверенного.

Мне следовало бы догадаться, что Рейвенсклифф не стал бы пользоваться услугами солиситера диккенсовского толка, а они в те дни были не такой уж редкостью. Старый клерк, письменные столы коричневого дерева, стаканчики хереса или портвейна и успокоительная беседа в окружении множества тщательно рассортированных папок и архивных картонок. Нет, Рейвенсклифф ценил динамизм, продуктивность, и его солиситер соответствовал его вкусам. Мистер Гендерсон был молод для своих обязанностей — лет тридцати пяти, и, на мой взгляд, излишне самоуверен и самодоволен. Из тех, кто отлично учился в школе, никогда не нарушал никаких правил и был любимчиком учителей. Из тех, кто намеревался преуспеть в жизни и кто в результате никогда не спрашивал себя, а стоит ли оно того. Мне он не очень понравился, а он держался со мной без особого уважения. Графина с хересом мое присутствие не потревожило.

Тем не менее я был представителем самой ценной его клиентки и занимался тем, чего сам он сделать не мог. Он оформлял трасты и служил посредником. Розыски незаконнорожденных детей были абсолютно вне сферы его деятельности. В процессе нашего разговора я улавливал намеки на неподобающее любопытство, словно внезапно чуть-чуть зашевелился какой-то давно погруженный в спячку бесенок, погребенный глубоко в недрах его упорядоченной жизни. Быть может, на самом-то деле он хотел обстреливать учителей чернильными пульками, но так никогда и не осмелился.

— Вы знаете, что из соображений секретности я якобы пишу его биографию?

Он кивнул.

— И вы, конечно, понимаете истинную причину, почему я здесь.

Он снова кивнул.

— В таком случае я могу обойтись без экивоков. Что вам известно об этом деле?

Он вздохнул, как человек, предпочитающий вопросы, которые позволяют ответить «да» или «нет».

— Сверх завещания практически ничего. Что существовал ребенок, что ему оставлены деньги и что данные об этом ребенке он хранил у себя дома.

— Но там их найти не удалось.

— Видимо, так. Что очень затрудняет жизнь душеприказчиков.

— Почему?

— Потому что завещанным имуществом нельзя распорядиться, пока не будут учтены все права на доли в нем. А это невозможно, пока не разрешится вопрос с этим ребенком. Наследство будет находиться в подвешенном состоянии, пока этот вопрос не разрешится так или иначе.

— Вам известна суть этих данных? Не разумнее было бы оставить эти документы на хранение вам?

— Как оказалось, это было бы несравненно разумнее, — сказал он ровным голосом. — Могу лишь предположить, что у лорда Рейвенсклиффа была веская причина для такого решения.

— Какого рода веская причина?

— Наиболее очевидным представляется, что в момент составления завещания он еще не закончил собирать эти данные и предполагал пополнить их.

— Скажите, как писалось завещание? Он приехал сюда?

— Он приехал сюда и сказал, что, по его мнению, завещание лучше составить теперь же. Он осознал, что не будет жить вечно, хотя, сказать правду, поверить этому было трудно. Он отличался завидным здоровьем, во всяком случае, так он выглядел. Его отец дожил до девяноста лет.

— Раньше он завещаний не составлял? Обычно ли это для очень богатых людей?

— Крайне необычно, да. Но люди вроде лорда Рейвенсклиффа не любят напоминаний о своей смертности. Он обеспечил нас самым простым изъявлением своей воли в предвосхищении несчастного случая. Все имущество переходило его жене. А это было более полным и сложным вариантом.

— Детали?

— Значительнейшая часть его состояния отходила его жене. Предусматривались также суммы другим членам его семьи, слугам, его колледжу. Щедрые суммы, могу я добавить. Сумма некой миссис Винкотти, проживающей в Венеции. Несколько месяцев спустя он вернулся добавить дополнительное распоряжение о ребенке.

— А когда он заговорил об этом, вы не спросили о подробностях?

— Это в мою роль не входит.

— Он что-нибудь объяснил?

— Нет. Просто продиктовал свою волю.

— И у вас не возникло любопытства?

Вопрос этот Гендерсона как будто слегка задел.

— В большинстве мои клиенты весьма состоятельные люди, и в жизни многих найдутся компрометирующие секреты. Моя обязанность — заботиться об их юридических правах, а не опекать их духовно.

— Так что осведомлены вы не больше, чем все?

Он наклонил голову, подтверждая, что это так, каким невероятным ни казалось бы.

— И он ничего не сказал о сведениях, обеспечивающих опознание ребенка?