Операция «Фараон», или Тайна египетской статуэтки

Внезапно все взоры привлекло появление дамы в белом мужском костюме с красным галстуком. «Леди Доусон», — представил ее назир. Она поднесла к губам мундштук с сигаретой, затянулась и выдохнула через плечо облачко дыма. Смерив профессора взглядом, она коротко спросила:

— Англичанин или американец?

— Кембридж, — ответил Шелли.

— Повезло, — ответила леди Доусон. — Вы, наверное, знаете, что американцев здесь не жалуют. У них излишек денег при недостатке манер. В Луксоре до сих пор рассказывают о том, как один американский полковник купил себе жену-пигмейку в Нубии. Она была всего метр ростом, но хорошо откормлена и обычно нага. Полковник держал ее как собачку. Итальянцев и французов считаю мошенниками, что недалеко от правды, им ведь достались все лучшие захоронения. А немцы — боже мой, они надежны и трудолюбивы, однако, к сожалению, также скупы и горды, иногда они поселяются в разграбленных могилах, чтобы сэкономить на плате за отель. За это их не слишком любят. Мы, англичане, наиболее соответствуем образу культурных европейцев, сложившемуся у египтян.

— Вы живете здесь, в Луксоре? — спросил профессор Шелли. Леди стряхнула пепел в пепельницу и неопределенно повела рукой.

— Сегодня в Луксоре, завтра в Асуане, следующий месяц в Александрии…

— Как это понимать?

— Очень просто, я живу на яхте. Быть может, вы ее видели, она называется «Изис». — И леди Доусон рассказала о том, что ее муж, сэр Арчибальд Доусон, владелец многих хлопковых фабрик в средней Англии, умер от малярии в Египте пять лет назад во время их медового месяца. С тех пор она не покидала Египта и на яхте, на которой провела лучшие часы жизни, то поднимается, то вновь спускается по Нилу. Почему, она навряд ли смогла бы объяснить. У леди Доусон был низкий бархатный голос, а когда она говорила, то кокетливо запрокидывала голову и вскидывала взгляд к сводчатому потолку, выкрашенному в синий цвет с желтыми звездами.

— Своенравное существо, — заметила Клэр Шелли, когда они отошли в сторону, и профессор кивнул. Несмотря на разговорчивость, эту женщину окружала аура таинственности; казалось, она осознавала это и наслаждалась.

Жак Жильбер, фотограф — сам он предпочитал называть себя дагерротипистом — был горд, как павлин; он сновал между гостями, держа перед собой фотокамеру из красного дерева и, не успев заметить что-нибудь интересное, уже устанавливал камеру на штатив, исчезал под черным покрывалом и поднимал вспышку, появление которой каждый раз вызывало восторг хозяина, так что тот начинал хлопать в ладоши, как дитя.

Естественно, профессору и его супруге не удалось избежать объектива камеры, и, не успели они опомниться, как их окружили матросы, боксер, директор железной дороги и еще с полдюжины гостей, которых Жильбер поместил перед камерой, дав указание стоять прямо и не двигаясь, подняв подбородок. Жильбер расставил свои фотографические объекты настолько ненатурально, что один из матросов, стоявших в заднем ряду, не удержался, оступился и повлек за собой остальных, как фишки домино. В этот момент сработала вспышка.

Насмешливо, но в то же время безразлично Говард Картер наблюдал за происходящим, сидя в красно-синем кресле. Он не получал удовольствия от общения с гостями, они же терпели его присутствие лишь потому что от него всегда было можно ожидать сюрприза, причем на первом месте для всех стояла не научная сторона его открытий, а материальная. Шелли избегал вступать с ним в разговор. Никто не должен был знать о некоторой близости их отношений. Вместо этого Шелли обратился к консулу с просьбой посоветовать, как поступить в связи с исчезновением его слуги.

Мустафа Ага Айат моментально посерьезнел, а на его жирном лбу обозначились морщины. Он попытался выразить удивление, но, как и все египтяне, Мустафа Ага был плохим актером, и профессор догадался, что того давно проинформировали о случившемся. Исчезновение мальчика — Мустафа скрестил руки на груди — это серьезная проблема, так как пропали многие, найден же никто не был. Если он, Айат, имеет право советовать профессору, то он не рекомендует проводить никаких самостоятельных расследований; это слишком опасно.

Шелли хотел было ответить, но музыка заиграла громче, и из-за зелено-золотого занавеса появилась женщина, исполнявшая танец живота. Под оглушительные аплодисменты она привела в движение грудь, лишь слегка прикрытую блестящей одеждой, в то время как ее сплетенные руки были подняты над головой, как будто их удерживала веревка. Ногти танцовщицы были выкрашены хной в темно-красный цвет, а глаза обведены черной краской, как это делала еще Клеопатра. Провоцирующе приоткрыв губы, она смотрела на зрителей, демонстрируя два ряда безупречно белых зубов.

— Ее зовут Фатима, — прошептал профессору Мустафа и, тихо вздохнув, продолжил:

— Она лучшая, от Каира до Асуана.

Шелли, не зная, что ответить, кивнул и захлопал в ладоши, в этот же момент и остальные стали хлопать в такт музыке, побуждая Фатиму ко все более откровенным движениям. Босыми ногами она отбивала ритм на коврах, покрывавших полы из белого камня, выбивая из них облачка пыли. Каманги повторяли одну и ту же мелодию, и на атласной коже Фатимы появились искрящиеся капельки пота.

Не обращая внимания на такое количество сладострастия, за колонной уселись в кружок четверо местных жителей, что можно было заключить по их одежде. От их темных мундштуков шли пестрые тонкие трубки — они курили кальян, выпуская белые клубы дыма. Самой интересной личностью среди них был лысый старик с протезом ноги, отложенным им далеко в сторону, сопровождающий свою речь энергичными жестами и время от времени бросающий вокруг себя опасливые взгляды, будто опасаясь, что его подслушивают.

— Газеты пишут, — шептал он, — генерал-губернатор Элдон Горст возвратился в Англию ожидать смерти.

— Этого не жалко, — ответил стройный загорелый мужчина справа от старика. — Он до Кромера недотягивает.

— Дотягивает или нет, но кедив собирается в Вильтшир, нанести больному визит.

— Но это невозможно!

— Будь он проклят! — взорвался другой.

— Это унизительно для всего египетского народа!

Одноногий нагнулся к своему соседу, положил руку на его плечо и спокойно сказал:

— Необходимо предотвратить поездку Аббаса Хильми. Наши друзья в Александрии уже разработали план.

— Как, интересно, можно препятствовать поездке кедива в Англию?

— Аббас Хильми плывет на фрегате «Ком Омбо». Путь до Англии неблизкий. Понимаете, что я имею в виду?

Остальные закивали.

— В любом случае, — добавил одноногий, — Ибн Кадар, капитан, на нашей стороне.

— На него можно положиться?

— Бесспорно. За деньги танцует даже пророк Мухаммед.

В тот момент, когда Фатима, опустившись на колени и широко раздвинув их, откинулась назад, так что ее волосы коснулись пола, музыка внезапно оборвалась: послышалось цоканье копыт, прогремел выстрел, из парка доносились возбужденные крики, и, прежде чем вооруженные стражи Мустафы успели отреагировать, в зал ворвались всадники с закрытыми лицами. Их было пятеро или шестеро, они возникли одновременно с нескольких сторон и, опрокидывая светильники и столы, с криками: «La illah il’allah — Нет бога на земле, кроме Аллаха» начали стрелять по гостям.

Шелли увлек Клэр на пол, закрыл ее собой, и они вместе, тесно обнявшись, откатились за балюстраду.

Нападение длилось несколько секунд. Так же внезапно, как появились, всадники исчезли в ночи.

— За мной! — крикнул помощник мудира Ибрагим эль-Навави и, выхватив ружье у одного из стражников, бросился в темноту, поглотившую всадников, стражники — за ним.

Мустафа Ага Айат дрожал всем телом, однако старался сгладить происшествие, выкрикивая снова и снова:

— Ничего не произошло, все в порядке!

Боксер, усмехаясь, прижимал к себе руку, на которой расплывалось кровавое пятно. Жильбер, дагерротипист, был более всего озабочен судьбой собственной камеры, от одноногого и его собеседников не осталось и следа, а Фатима лежала на ковре без движения.