Синдзю

Следующий пассаж разочаровал ее. Событие шестилетней давности никак не было связано со смертью Юкико. Однако изложение приняло тревожный характер, почерк стал порывистым, словно Юкико писала нехотя, без обычного удовольствия.

Седьмой день одиннадцатого месяца. Мрачный, дождливый день. И именно в такой день Масахито посвятили в мужчины. Церемония проходила в главном зале для приемов. Отец дал Масахито новое, взрослое имя и подарил специальную шапочку. Затем состоялась церемония фундоси-ивай. Присутствовала вся семья. Было много гостей в нарядных кимоно. Вассалы отца стояли рядами в передней части зала. Горели фонари. Я чувствовала гордость за Масахито и с радостью наблюдала, как он принимает набедренную повязку — первую одежду мужской зрелости. Теперь, вспоминая тот день, я плачу. Жаль, что я не способна радоваться и гордиться двадцатилетним мужчиной так же, как пятнадцатилетним мальчиком!

Мидори озадаченно нахмурилась. Для сводных сестры и брата Юкико и Масахито были очень близки, однако, верно, в последнее время между ними возникла определенная холодность. Мидори перевернула лист, надеясь узнать причину отчужденности, но записи обрывались. Вместо них был перечень покупок: нитки для вышивки, заколки для волос, пудра. Помня, что лишнего времени нет, Мидори принялась перебирать листы, высматривая имя бедного художника. Она чуть не рассмеялась победно, не найдя его. Так она и думала! Юкико не знала Нориёси. Мидори прогнала навязчивое подозрение, что Юкико не упоминала своего возлюбленного из опасения: вдруг кто-нибудь прочтет дневник? — и обратилась к последней записи, сделанной за день до смерти Юкико.

Пришло время принимать решение. Правда, я не знаю, что делать. Если начать действовать, то это сломает жизни. Но если ничего не делать, то будет намного хуже! Заговорить — значит предать. Молчать — грешно.

Покусывая ноготь, Мидори перечитала текст. Иероглифы, написанные неровно, были не столь красивы, как раньше. Волнение явно отразилось на почерке Юкико. «Сломает». «Предать». «Грешно». Подбор слов убеждал Мидори, что доказательство убийства сестры найдено. Юкико знала что-то опасное. Но что именно? Какое решение беспокоило ее в последний день жизни? Мидори вернулась к предыдущей странице. Тревога и любопытство нарастали. Она настолько углубилась в чтение, что не заметила, как дверь начала потихоньку отъезжать в сторону, наконец щелкнула и открылась полностью.

Мидори пискнула и уронила дневник. Быстро повернулась. Изумление сменилось ужасом. В дверном проеме чернел силуэт мачехи. Позади маячил Эии-тян, громадную фигуру, которого нельзя было спутать ни с чем. Взгляд испуганной Мидори заметался по комнате, ища укрытие. Шкаф? Сундук? Поздно. Госпожа Ниу шла к ней. Всхлипывая, Мидори ждала вспышки гнева и злых пощечин.

Госпожа Ниу остановилась в нескольких шагах от нее. Спокойный взгляд смерил Мидори и переместился на рассыпанный дневник, открытые шкафы.

— Ты вошла в эту комнату вопреки моему запрету. — Голос звучал бесстрастно и потому более зловеще, чем крик в саду. — Ты говорила с полицейским офицером без моего разрешения и, разумеется, поведала всякие глупости о нашей семье. Теперь ты осквернила память сестры, переворошив ее веши.

Мидори задрожала. Губы задвигались в беззвучной мольбе.

— Пожалуйста... нет... — Почувствовав, что ее ждет нечто намного худшее, чем побои, девушка попятилась и локтем прорвала бумагу, натянутую на оконной раме.

— Тебя следует наказать. — Госпожа Ниу сузила очаровательные глаза.

Мидори почти слышала, как она тасует в уме варианты: никаких игр, никакой компании, никакой вкусной еды или любимых вещей на несколько дней... Все это девушке было знакомо.

Госпожа Ниу кивком одобрила выбранный вариант:

— Отправляйся к себе в комнату и не смей выходить, Пока все не будет приготовлено. — Она повернулась к Эии-тяну, который вошел вслед за ней и стоял рядом. — Проследите.

Мидори уныло поплелась за Эии-тяном. Страх выветрил из головы строчки Юкико. Мягкий треск за спиной заставил обернуться и ахнуть.

Мачеха рвала дневник страницу за страницей на мелкие кусочки.

Глава 5

Необычно хмурый Цунэхико пробормотал ответ на приветствие и слегка поклонился.

— Что случилось, Цунэхико? — удивился Сано.

— Ничего. — Опущенные глаза, выпяченная нижняя губа.

Вздохнув, Сано опустился на колени рядом с секретарем. Цунэхико был явно чем-то озабочен, у ёрики хватало опыта общения с мальчишками, чтобы понять это. Сано смиренно приготовился слушать и сочувствовать.

Цунэхико в тревоге теребил ярко-голубой пояс. Расписанное волнами кимоно распахнулось у ворота, приоткрыв пухлую грудь, которая вздымалась с каждым шумным вздохом. Как раз в тот момент, когда Сано решил, что секретарь не желает говорить, тот забормотал:

— Другие ёрики, выезжая по делам, берут секретарей с собой. А вы никогда никуда меня не берете. — Слова его полились потоком, не позволяя Сано ответить. — Вчера вы дали мне множество распоряжений, а сами ушли. Сегодня тo же самое. Отец говорил, я здесь для того, чтобы овладеть профессией. А как я могу чему-то научиться, если вы меня не учите?

Он поднял красное, взволнованное лицо. От чрезмерной серьезности зрачки у него начали косить, и на лице появилось забавное выражение. Сано едва удержался от смеха, когда Цунэхико печально молвил:

— Кроме того, мне очень одиноко. У меня совсем нет друзей. Никто меня не любит.

Ох уж эта каша из детских и взрослых обид! С какой стати Сано ее расхлебывать? Впрочем, он понимал, что пока был плохим наставником секретаря: мало давал знаний, терпеливо сносил лень и ошибки. В Сано очнулся педагог. Он почувствовал ответственность за воспитание молодого поколения, представитель которого попал в его распоряжение.

— Отныне мы будем работать бок о бок, Цунэхико, — пообещал он. — Я научу тебя всему, что умею.

«Чего бы это ни стоило», — добавил он про себя.

Цунэхико робко улыбнулся.

Сано улыбнулся в ответ. Хорошенький тандем они с удовольствием и тревогой образуют — полицейский дилетант и восторженный плакса!

— Ты нашел адрес, о котором я просил?

Прежде чем отправиться в имение Ниу сегодня утром, Сано попросил Цунэхико выяснить по храмовым книгам и записям в гильдии художников адрес и место работы Нориёси. После неудачной попытки узнать что-либо об убийстве у Ниу беседы с товарищами Нориёси были особенно важны. Сано очень надеялся, что Цунэхико справился с простым заданием.

— Да, ёрики Сано-сан! — просиял Цунэхико и театральным жестом протянул Сано листок бумаги.

Крупные, неуклюжие иероглифы Цунэхико гласили:

Нориёси, художник

Художественная компания Окубаты

Галере иная улица

Ёсивара, Эдо.

Сано задержался взглядом на названии района. Ёсивара — окруженный стенами квартал развлечений у реки на северной окраине Эдо. Там легализована проституция всех сортов. В изобилии еда и выпивка. Полно театров, музыкальных салонов, казино, магазинов и других более опасных развлечений. Гуляй не хочу, были бы деньги. Изначально район назывался по местности — «Тростниковая долина». Потом некий умник видоизменил иероглифы, и получилась «Счастливая долина». Еще это место называют Фуядзё, «Город, где не бывает ночи» — Ёсивара никогда не спит.

— Он живет и работает в одном и том же месте, — сказал Цунэхико. — Окабата — его хозяин.

— Понятно. — Согласно традиции учитель не имел права хвалить ученика, но наградить за добросовестный труд мог. К тому же подвернулся подходящий момент выполнить обещание. Цунэхико, конечно, будет путаться под ногами, но не беда, Сано справится... — Хочешь поехать со мной в Ёсивару? Поможешь в расследовании линии Нориёси.

— Да! О да! Спасибо, ёрики Сано-сан! — Обрадованный Цунэхико вскочил на ноги, опрокинул стол, рассыпал бумагу и кисти и разлил по полу тушь.