Пепел и роса (СИ)

А пока я заказала себе новые платья — лиловое, сливовое, темно-синее, шоколадное и темно-зеленое. С черными кружевными чехлами, само собой, но после года в черном крепе — радуга цветов. Заодно прикупила рождественские подарки родственникам и близким. Решила, что хорошо бы навестить всех в Святки. Всех — это громко сказано — два дома в двух городах. Поэтому заранее купила билет в Москву и оповестила о своих планах свекра. Тот настоятельно приглашал погостить недельку-другую, но я всерьез намеревалась успеть все сразу. Оптимистка!

4

Курьерский поезд прибыл по расписанию, без пяти девять утра. Морозный воздух на несколько секунд прервал дыхание, но тут же обрушился гомоном встречающих, служащих Императорской железной дороги, рестораторов, прочей публики. Я как-то уверилась в том, что приглашение родственника предполагает встречу, поэтому долго прождала на пустеющем перроне, прежде чем согласилась на уже почти безнадежное приставание носильщика. Извозчик с сомнением оглядел меня после озвучивания адреса на Басманной улице, но отвез. Новое матине оказалось не таким уж и теплым, или просто морозы в Москве зарядили сильнее обычного, но я окоченела, пока добралась до дома губернатора столицы. Там меня встретили по одежке, настороженно, но после того, как я подала свою визитную карточку, челядь забегала сильнее прежнего — оказалось, что лакей, отправленный к поезду, перепутал вагоны и теперь гнев сурового губернатора каждый перекидывал на другого. Наконец мои пожитки уволокли в глубины дома, а саму проводили в зал ожидания, где толпилось множество чиновников самого разного ранга, сияющих наградами и лопающихся от собственного пафоса. Лишь один скромного вида клерк с большой коробкой в руках догадался уступить мне место на диванчике и помочь раздеться.

— Гершелев, Дмитрий Константинович, — поклонился он. — Помощник секретаря кадрового департамента.

— Татищева, Ксения Александровна. — чуть наклонила голову я.

Вокруг нас со смешками и едкими шутками обсуждали, как после подарочного рождественского гуся почти полностью слегла с вульгарным несварением желудка администрация кадрового департамента, и остался от них невредимым только один младший коллежский секретарь, который и был тем самым вежливым юношей. Юношей с тонким лицом, изящными ладонями, просветленным взглядом и румянцем на скулах. Праздничная открытка, а не российский чиновник, если бы не одно «но» — цепочка на часах с маленьким брелоком, который так хорошо мне запомнился еще с первого февраля.

Сразу стало как-то слишком жарко, слишком громко, а время потянулось слишком медленно. Судя по большим настенным часам, тикало именно там. А может и в этой здоровой коробке… И что теперь? Бежать? Кричать? И то и другое — крайне непродуктивно. Если все совсем плохо, то в нескольких сантиметрах от меня бомба, способная разнести на микрофрагменты всех посетителей и половину прислуги. Если совсем удачно рванет — то и верхние этажи рухнут. У меня даже сглотнуть не получилось. В этот раз я вряд ли смогу рассчитывать на спину Фохта и провал во времени. Не то расстояние, не та геометрия, не то везение.

— Жарко сегодня как… — просипела я. — Не сочтите за труд, пусть принесут воды.

Юноша все так же безмятежно улыбнулся, бережно поставил коробку на угол журнального столика и вышел. А может сейчас? Ведь каждый из этих павлинов поверит мне с полуслова, а поверив, без паники, осторожно и тихо пойдет к выходу. Без суеты, без криков, которые так «любит» нестабильная взрывчатка…

— Возьмите, Ваше Сиятельство. — он вернулся, держа стакан воды.

Мне пришлось кончиком языка его придержать, чтобы слишком громко не стучал о зубы.

— Благодарю Вас.

Медленно течет время. А граф Татищев Бог знает где — прием пока не начался и аудитория, все увеличиваясь в количестве, начинает переживать. Но есть и на нашей улице праздник — расслышав титул, близлежащие фанаты губернатора уже более плотоядно устремляются ко мне и начинают рассказывать, как хорошо они знали моего покойного супруга. Вот послушать — так он прожил лет пятьдесят крайне насыщенной общественной жизни, ведь успевал погостить одновременно в разных именьях, покачаться на стольких коленях, перецеловать столько дочурок… Я киваю, слушаю, улыбаюсь-улыбаюсь-улыбаюсь…

Наконец створки заветных дверей открываются и донельзя чопорный (куда до него Лугову) секретарь сообщает о начале аудиенции. Это последний шанс.

— Господа, — я умоляюще оглядываю эти лица — морщинистые и пока еще хранящие гладкость, тусклые и маслянистые глаза, жиденькие прядки и напомаженные кудри, ордена, погоны, усы, бороды. — позвольте, я только обниму papa.

И пока ни один не успел возразить, поднимаюсь и опираюсь на руку Гершелева. Почти естественно получилось чуть качнуться и ухватиться за надежное мужское предплечье — коробку он пока не взял.

— Что-то душно здесь. — и мягко потянула его в недра приемной.

Вот это кабинет. Всем кабинетам кабинет. С половину моего строительного участка.

— Папенька! — Возопила я почти от двери. Тот удивленно пошевелил бровями и начал подниматься на столом. Я же сложной дугой рванула к нему, продолжая держаться за локоть ошалевшего революционера. Мы чуть задели стол секретаря, за что я многословно извинилась, а после продолжила свой путь. И почти у самого стола изумленного родственника произошли два события — мне удалось опустить на затылок спутника пресс-папье, подобранное на секретарском столе, а а у него сорвался маневр извлечения чего-то из-за пазухи. Господин Гершелев на миг замер, повернул ко мне лицо и тут я ударила его еще раз в лоб. Точнее метила в лоб, попала в надбровную дугу, кровищи столько… И так медленно он падал…

— Что это значит, сударыня? — В тишине родственник выглядел не очень приветливым.

Ну я же могла ошибиться. И что тогда? Притворюсь истеричкой, здесь это помогает.

Секретарь у свекра оказался порасторопнее — он перевернул тело юноши, достал небольшой револьвер из внутреннего кармана и многозначительно уставился на шефа.

— Там, — сипло прошептала я, — на столике коробка. Этот принес. Тикает.

Все-таки скорость мышления у Татищева старшего куда выше, чем у моего покойного мужа, потому что решения он выдавал со скоростью звука.

— Это — унести, позвать Тюхтяева, пусть полюбуется. Остальных — всех сюда вместе, с коробки глаз не спускать и аккуратно унести на задний двор, в колодец.

Откуда-то появились два невзрачных молодца, которые тихо скользнули в эпицентр гомона, еще пара таких же небрежно поволокла тело моей жертвы.

Поцеловал меня в лоб, впервые обняв и подтолкнул к боковой двери.

— Графиню проводить в комнату, пусть отдохнет…

План был толковым, и наверняка бы сработал — взрыв в узком колодце можно было бы даже списать на аварию водопровода, как хотел губернатор, но все получилось иначе.

Я послушно следовала за слугой в парадной ливрее, когда в глубине дома раздался глухой хлопок, но за общей суетой это заметили не все и не сразу. Сюрреализм какой-то.

А граф-то силен — час невозмутимо улыбался, принимал поздравления, раздавал сувениры пришедшим гостям, пока наконец к полудню не спровадили последних гостей и не закрыли двери особняка.

Дом наводнился серыми мундирами, людьми с нехорошим взглядом, вспышками фотоаппаратов.

— Ксения Александровна, могу я войти? — он не дождался ответа и прошел в комнату, где я не отводила взгляд от люстры с дикими завитками ковки.

— Как ты? Держишься? — он помедлил и сел рядом на кушетку. — Там с тобой поговорить хотят. Не бойся, говори, как есть.

— Нет, Николай Владимирович, нельзя как есть. — прошептала я. — у него цепочка как у госпожи Чернышовой. Я по ней и догадалась. А если про цепочку расскажу, то и про Наталью Осиповну придется. У Вас проблемы начнутся.

— Ну раз не хочешь про госпожу Чернышову вспоминать, тогда про чутье скажи. Что интуиция у тебя хорошая. — вывернулся родственник.