Ад в тихой обители

Дэвид Дикинсон

Ад в тихой обители

Часть первая

Крещение

Январь 1901

1

Лишь один человек в четыре часа ночи стоял на палубе. И несомненно, лишь безумец мог рискнуть выбраться сюда сейчас, когда на черном как смоль небе не видно было ни луны, ни звезд, насквозь пронизывал ревущий ветер, ливший в угрюмой мгле дождь свирепо хлестал по палубе «Неустрашимого», новейшего эсминца во флоте Ее Величества, и тучи брызг, вздымавшихся над корабельным носом, рушились, вихрясь и разливаясь потоками струй, утекая сквозь перила обратно в бурную морскую бездну. Следивший на мостике за показаниями приборов капитан прикидывал, не сбавить ли скорость, поскольку этого крайне странного пассажира вот-вот, пожалуй, смоет за борт.

Курс и скорость капитан Уильям Ронслей держал твердо. Чуткое моряцкое ухо постоянно прислушивалось к ритму мерно стучавших внизу мощных двигателей — сработанных на Клайде [1]шедевров современной инженерии. Уверенный, что, пока сердце корабля бьется без перебоев, судно полностью ему покорно, капитан перед самым отплытием из Кейптауна пообещал безрассудному пассажиру высадить его на сушу в Портсмуте в пятницу, двадцать пятого января 1901 года от Рождества Господня, в восемь часов утра. Не раньше и не позже. Капитан Ронслей понимал, как этот сумасшедший рвется к жене и детям, извещенным о времени его прибытия. Ведь самого его, сказал капитан пассажиру, тоже ждут дома родившиеся три месяца назад двойняшки, которых он еще не видел.

Крепко сжимая поручни, безумец стоял на своем наблюдательном посту в каких-нибудь двадцати ярдах от носа, яростно разрезавшего громады волн шотландской корабельной сталью. Порой он вскидывал глаза к небесной тьме, словно пытаясь своей волей заставить звезды или краешек луны показаться и осветить дорогу к порту. Порой взгляд его застывал, притянутый беспрестанно крушащимся перед глазами морским валом и шлейфом белой пены вдоль бортов. Порой он вглядывался в даль, будто надеялся разведать, угадать контур береговой полосы Англии.

И каждая секунда была полна мыслью о тех, кто ждет его в конце пути. О нежно любимой спутнице жизни леди Люси, о сыне Томасе и дочери, малютке Оливии. Больше года он их не видел, четыреста пять дней минуло с той грустной минуты, когда он на прощание в последний раз махнул им из вагона. Безумец — а это был лорд Фрэнсис Пауэрскорт — спешил домой. Плотней закутавшись в матросский клеенчатый плащ, он снова устремил свой взгляд туда, где по его расчетам находился английский берег. Тьма была над бездной,припомнилось ему, и Дух Божий носился над водами [2].

Тринадцать месяцев назад премьер-министр лично направил Пауэрскорта с его маленьким секретным отрядом в Южную Африку, дабы повысить уровень британской армейской разведки на войне с бурами [3]. Пауэрскорт и сейчас мог слово в слово повторить наказ главы правительства: «Вся наша южноафриканская разведка ни к черту. В военном министерстве сумбур. У чертовых никчемных генералов неразбериха. По их сведениям, буры тут — а на самом деле их нет. Тогда штаб решает, что буры где-то там, солдат тащат туда, войска приходят — и опять чертовых буров ни следа. А мне шлют рапорты насчет сложных топографических условий. Вздор! Очень скверная разведка, а может, вовсе никакой…» Целый год Пауэрскорт с помощью товарища по оружию Джонни Фицджеральда решал поставленную перед ним задачу, зато в итоге он оставил на южноафриканском фронте созданную заново — мобильную и точную — систему сбора данных, поступавших от завербованных им следопытов и сотен чернокожих шпионов.

За тридцать миль к северо-востоку от эсминца «Неустрашимый» другой человек тоже пристально и взволнованно вглядывался во мглу, застлавшую морскую даль. Стоя у окна в номере портсмутского отеля, леди Люси подумала, что здешней прислуге не мешало бы лучше заботиться о чистоте стекол. Гостям так важен вид на портовую гавань. Правда, сейчас глаза могли различить только мерцание береговых огней в кромешном мраке.

Восемь лет назад, женившись на леди Люси, лорд Фрэнсис Пауэрскорт оставил карьеру в военной разведке и сделался одним из самых даровитых британских следователей, посвятив себя разгадке преступлений, случавшихся изредка в недрах самого королевского двора. Супруги и представить не могли, что лорда Фрэнсиса призовут под боевые знамена и пошлют на другой конец света для оказания помощи в тяжелой грязной войне. Тоска по мужу мучила леди Люси безмерно, беспрестанно. От тягостной депрессии спасали только дети. У Томаса обнаружилась привычка откидывать волосы со лба жестом, столь точно повторявшим отцовскую манеру, что иногда, к изумлению сына, мать вдруг хватала мальчика в объятья, душа поцелуями.

Полностью одетая к выходу, леди Люси оторвалась от окна и, повернувшись, взглянула на спящих детей. Улыбка осветила ее лицо. Отъезд отца каждый их них переживал по-своему. Томас, повесив на стене своей спальни большую карту Южной Африки, отмечал все отцовские передвижения звездочками и датами, теперь почти скрывшими саму карту. Чего наивный мальчуган не знал, так это то, что отец никогда не назовет пункт истинного пребывания в письмах, которые могут попасть к врагу. Приехав в Наталь, он сообщал сыну, что находится в Трансваале или наоборот. Впрочем, карта была точна в том смысле, что, хоть и в совершенно другие дни, Пауэрскорт действительно бывал везде, где Томас ставил звездочки.

Оливия в картах и датах не разбиралась. Вместо этого она забрала себе фотографию папы из гостиной и дюжинами рисовала его портреты, едва ли понятные для кого-то кроме нее, зато прекрасно выражавшие ее любовь и преданность. Дочурка также попросила маму записывать все, о чем непременно надо рассказать папочке: про новые туфельки, про пони в деревенской конюшне у бабушки, про новую подругу Изабеллу, живущую против их дома в Челси, на Маркем-сквер.

Леди Люси в сотый раз посмотрела на часы. Половина пятого. Нет, еще рановато будить детей. Она молилась, чтобы судно прибыло вовремя. Возможно, с пристани видимость будет чуть лучше. Томаса и Оливию, решила она, надо поднять и начать одевать в шесть. Как обрадуются дети! Она вновь улыбнулась. После четырехсот пяти дней час-другой — просто ерунда, просто ничто.

Дождь хлынул стеной. Но капитан Ронслей и его офицеры, стоя на мостике, все же заметили во мгле еще одного сумасброда, спешившего к тому, кто ни на миг не покидал палубу. Даже сквозь рев бушующей стихии было слышно, как второй сумасшедший кричал первому:

— Фрэнсис! Какого дьявола они нагромоздили здесь свои чертовы пушки? Не могли, что ли, оттащить куда-нибудь? — Пересекая палубу, торопившийся к другу Джонни Фицджеральд ушиб колено об одно из самых современных и смертоносных морских орудий. — Плевать им на людей, никакой человечности.

— Доброе утро, Джонни. Пробирайся осторожней. Я думаю, тебе не хочется угодить за борт.

— Один из чертовых офицеров, — Джонни махнул куда-то выше, где, по его предположению, находился мостик, — только что заключил с сеньором капитаном пари, что кто-нибудь из нас обязательно свалится.

В этот момент «Неустрашимый» накренился особенно круто, и вал поднявшейся воды захлестнул Пауэрскорта и Фицджеральда.

— Вот оно, главное свинство, — мрачно произнес уцепившийся за перила, не слишком склонный к мореходству Джонни. — Наше проклятое суденышко с первой минуты качает вверх-вниз… — он вжал голову в плечи, пережидая очередной обрушившийся на них мощный каскад, — …или болтает из стороны в сторону. Вдрызг пьяный у нас кораблик, Фрэнсис. И почему эти чертовы железяки не способны спокойно плыть? А стоит каждая целое состояние. Разве нельзя заставить их идти, как поезд, — ровно, устойчиво? На днях я высказался капитану насчет этого.