Гарпии

— Маленькая собачка… — задумчиво проговорила Меланья, глядя в окно на парня, который неторопливо волочил за собой первую веточку.

— Что ты сказала? — не поняла Сильвия.

— Да ничего особенного. Слышала от кого-то или где-то читала, что у маленьких собачек желудки обладают свойствами растягиваться.

— Ты о каких собачках? — рассеянно поинтересовалась Фелиция.

— О маленьких.

— При чем здесь собачки? Что-то не понимаю.

— Неважно. Может, тебе стоит обратиться к окулисту?

— Зачем? Зрение у меня в порядке.

— А мне сдаётся, ты страдаешь близорукостью. Даже на близком расстоянии плохо видишь, — упорствовала Меланья.

— Отвяжись! Я прекрасно вижу на все расстояния, не морочь голову.

— Ну как знаешь…

До вечера трудяга Мартинек собрал в кучу четырнадцать больших веток и тридцать семь сухих прутиков. А главное, сложил аккуратно, даже изящно: основаниями в одну сторону, развилками — в другую. Просто загляденье!

На девятый день с утра Мартинек принялся за свою основную работу по окраске рам, и весь день, с завтрака до ужина, не торопясь шуровал наждачной бумагой другую сторону рамы. Сильвия же приготовила сытную пищу: сварила полтора килограмма риса и к нему гуляш с густым соусом, таким густым, что ложка стояла. И мстительно планировала другие блюда, обильные, сытные и не такие трудоёмкие, как блинчики. Теперь продукты закупались на личные средства Меланьи, дотаций от Фелиции Сильвия просить не осмелилась.

На десятый день Матинек приступил к окраске, а Меланья напустилась на сестру:

— Ну и глупа же ты! Зачем столько готовишь? На этого обжору не напасёшься, а я отказываюсь его кормить!

— Так что же делать? — растерялась Сильвия. — Раз он столько ест.

— Сделаешь меньше — так и съест меньше. Как все это в нем помещается? Не волнуйся, с голоду не помрёт.

Сильвия послушалась сестры и прекратила безнадёжную войну с желудочно-кишечным трактом их работника. А вечером собралась с духом и предъявила Фелиции счета на продукты. Естественно, та была оскорблена в своих лучших чувствах.

— Ведь до конца месяца ещё целых четыре дня, почему же все деньги вышли?

— Ты что, не заметила, что у нас одним ртом стало больше? И как этот рот жрёт!

— Да ничего особенного. Парень молодой, растущий организм требует…

— Какой растущий, ты что? Да он давно вырос. Впрочем, если растёт — его дело, пусть растёт хоть до старости, но на него пошли все наши деньги! НАШИ! Потому как я и свои тратила, и Меланьины.

— А зачем такую прорву готовишь? Сколько раз тебя учила — готовь столько, чтобы съедалось, а не выбрасывалось! Вот тебе пятьдесят злотых, надеюсь, до первого хватит.

Сильвия рассердилась.

— Хватит, если станете питаться картошкой и макаронами! А о мясе позабудь!

— Я и не настаиваю на мясе, мне вполне хватит яиц. А к хлебу можешь подать творожок с укропчиком. Укропчик бесплатный, свой, нарви в огороде.

Сильвия пожала плечами и прекратила бесполезный спор. Желая облегчить себе жизнь, на следующий день нажарила прорву котлет, причём в фарше хлеб значительно превалировал над мясом. И на стол предусмотрительно подала лишь половину, остальные спрятав в глубинах холодильника.

Уже шёл одиннадцатый день, Мартинек закончил красить оконную раму.

На двенадцатый день он с утра занялся выполнением нового задания Фелиции и до обеда вбивал два гвоздя в чулане, чтобы можно было растянуть дополнительную верёвку для сушки белья, а после обеда стал сдирать со стекла рамы предохранительные полосы клейкой ленты. К вечеру эта сложнейшая операция была закончена, но мыть стекло было уже поздно. Мытьём Мартинек занялся на тринадцатый день своего подряда.

Поскольку это совпало с первым числом следующего месяца, а обычно в эти дни происходит выплата зарплаты, Фелиция сочла своим долгом произвести расчёт с работником. Расчёт производился подённый, и только тут Фелиция сообразила, наскоро перемножив в уме стоимость покраски одной рамы на количество окон в доме, что, пожалуй, получается дороговато. В то же время ей не хотелось лишаться всегда готового к услугам миловидного пажа, привыкла она к нему… Ладно, пусть остаётся, но на других условиях.

— Впредь буду платить тебе за сделанную работу. Покрасил окно — получай. А там уж твоё дело, сколько времени потратишь на окно, хоть год, я не тороплюсь. Учти это!

— Надо же, как мне не везёт! — огорчился Мартинек. — Кого ни возьми, все норовят платить аккордно, прямо мания какая-то. Я бы предпочёл все-таки подённую плату, проше пани… Деньги мне страсть как нужны, послезавтра начинаются занятия, так что работа затянется. И придётся мне вернуться домой, ведь у меня все вещи там. А может, сюда принести?

— Что принести?

— Ну, мои вещи… Книжки, одежду…

— Как ты себе это представляешь? Ведь в доме — все забито до отказа.

Мартинек беспомощно огляделся, словно первый раз оказался в этом доме.

— И правда, — печально констатировал он. — Факт. А жаль. Выходит, завтра мне возвращаться домой? После обеда, ладно? Суббота и воскресенье у меня свободны. Так я приду?

— Очень хорошо, можешь приходить. Начнёшь второе окно…

Таким вот образом Мартинек прочно обосновался в доме трех сестёр и их племянницы. В выходные дни он по-прежнему спал на полу в кухне, и продолжалось это до тех пор, пока в его родном доме шёл ремонт. После этого он перестал ночевать в гостеприимном доме, но появлялся там довольно часто, берясь за любую работу, которую ему поручали.

А недостатка в работе не было. Да вот хотя бы то, первое окно, покрашенное им. Оказалось, старую краску юноша соскрёб недостаточно старательно, в тех местах, где он не уделил ей должного внимания, новая краска вздыбилась пузырями и слезала целыми полосами. Фелиция потребовала устранить брак, безжалостно отказавшись платить за дополнительную работу. Однако бедняга Мартинек так ныл, причитал и канючил, что она пошла на некоторые уступки, а именно: начав бесплатно устранять брак на первом окне, Мартинек получил аванс под второе и обязался приступить к работе немедленно и сразу над двумя окнами. Понял — надо постараться, приложил максимум усилий, и не прошло и двух лет, как все окна оказались покрашенными, а довольная Фелиция оплатила парню двухдневную экскурсию в Данию.

Фелиция явно питала к парню слабость, в которой ни за что не хотела признаться. Что это было? Нерастраченные материнские чувства или запоздалая любовь пожилой женщины — неизвестно, да это и неважно, важен факт; к парню она относилась со снисходительностью, которой тот явно не заслуживал. Не лыком шитый, Мартинек сразу смекнул, какие выгоды это ему сулит, и, пригревшись на груди почтённой матроны, всячески старался упрочить своё положение.

Остальные сестры со временем тоже привыкли к Мартинеку. Меланья изредка давала ему кое-какие поручения, не требующие спешки, — спешка и Мартинек — вещи несовместимые — и даже иногда выручала его небольшими суммами.

Сильвия долго не могла ему простить расходов, которые совершила по его вине, и на её симпатию Мартинеку рассчитывать не приходилось. Неприязнь и даже презрение — вот какие чувства питала к парню средняя сестра, а если изредка и общалась с ним, то не иначе, как им помыкала. Будучи кроткого нрава, Мартинек и на помыкание был согласен, быстренько сообразив, что чем больше Сильвия им помыкала, тем больше Фелиция ему платила. Заполучив и стол, и дом, Мартинек всей душой искренне желал всем бабам в нем всяческого благосостояния и богатства, тогда в этом теплом гнёздышке и ему обломится.

Доротка не выносила Мартинека и не скрывала этого. Поскольку они были представителями одного поколения, девушка сразу поняла, что имеет дело с расхлябанным кретином, чудовищно прожорливым и в высшей степени эгоистичным. Она одна не поверила ни в жестокосердного отца, ни в подлую мать, ни в жестокость замужней сестры, выгнавшей брата из своего дома. Ей было ясно, что, не выгони она вовремя брата, тот сожрал бы весь дом с её семьёй впридачу и глазом не моргнул. Опять же Доротка понимала — единственное тёплое и хорошо оплачиваемое местечко такой бездельник мог найти лишь у тётки Фелиции, явно питавшей к парню слабость, ибо считать его добросовестным работником мог лишь человек, утративший способность вообще что-то соображать.