Голосуйте за Берюрье!

– Значит, дверь ванной не была заперта изнутри? – удивляюсь я.

– Нет. Защелка была заблокирована уже несколько недель.

– И никто никого не видел входящим в дом?

– Нет. О, это не подарочек, дружище Сан-А!

– У тебя есть какие-нибудь предположения по поводу этих убийств?

– Какой-то чокнутый, вне всякого сомнения. В городе есть один свихнувшийся тип, которого разговоры о политике выводят из себя.

– Есть еще другие кандидаты на это место?

– У независимой партии всегда имеется свой кандидат.

– У претендента, наверное, сейчас от страха мошонка отвисла! – бормочу я.

– Еще бы! Заметьте, что отныне к нему приставлена охрана – три телохранителя, которые не отстают от него ни на шаг.

Я почесываю нос. Коллеги уже повторили несколько раз заказ, и тон разговора поднялся на октаву. Папаша Морбле продолжает расточать деловые советы «юнцам» современной полиции.

– Следует остричь всех женщин в округе, чтобы заставить их говорить! – утверждает он. – Эти шлюхи очень дорожат своими гривами.

Он гладит себя по черепу, столь же гладкому, как оливки, и продолжает:

– Что касается мужчин, я знаю два способа: мордобитие для робких и паяльная лампа для крутых. Начинать надо с мэра для примера, затем – муниципальный совет, влиятельные люди города. В общем – всех! Понадобится дополнительная рабочая сила, согласен. Но дело стоит того, чтобы привлечь весь личный состав.

Слушатели лишь посмеиваются и спрашивают у него, не согласился ли бы он оказать содействие.

– Само собой, – гордо заявляет Морбле. – Я даже готов заняться самыми несговорчивыми! С паяльной лампой я буду их допрашивать пачками по десять человек сразу!

Я оставляю его нести околесицу и продолжаю интервьюировать Конружа.

– Вернемся к первой жертве. Кто ему звонил в момент драмы?

Вопрос приводит его в замешательство.

– Не знаю. Когда камердинер обнаружил тело, связь была прервана.

– А ты пытался выяснить, откуда звонили?

– Я... То есть сейчас мы этим занимаемся. То, что он не задумывался над этой проблемой, видно так же хорошо, как двенадцатиэтажный дом в деревне.

– Нашли ли орудие преступления в первом случае?

– Там был использован принадлежащий графу револьвер. Он остался на месте преступления.

– Версия о самоубийстве исключается?

– Необязательно, только трудно представить типа, всаживающего себе в сердце три пули подряд. После первой же он вырубился бы и выпустил револьвер.

– Как сказать. Надо бы узнать мнение медицинского эксперта и баллиста. Если палец судорожно прижал курок, то пистолет может выстрелить несколько раз, прежде чем рука упадет.

– Ты забываешь, что граф не был левшой и что в момент наступления смерти он держал телефонную трубку в правой руке.

Последний аргумент меня убеждает.

– Согласен, сынок, это убийство. Ты уверен, что слуги не были в сговоре с убийцей?

– Два немощных старика, которые служат у графа сорок лет? Ты что, смеешься? Они его воспитали, этого Гаэтана, и они льют слезы, как будто убили их собственного сына!

Я встаю.

– Ты позволишь мне самому осмотреть место происшествия?

– При одном условии.

– Слушаю тебя, мой прекрасный Конруж!

– Результаты твоих наблюдений будут исключительно в моем распоряжении. Я не против, чтобы ты ел из моей тарелки, но при условии, что ты сам вымоешь посуду.

Я даю ему обещание и покидаю на цыпочках кафе, чтобы Морбле этого не заметил.