Что сказал покойник

Улыбка на его голубоглазом невинном личике младенца была такой искренней, что я поверила бы ему, если бы не подслушала их разговор. Раскрыв как можно шире глаза, я постаралась изобразить понимание и признательность.

— Надо было в темпе смываться, — продолжал патлатый. — Мы вас не знали, у нас не было вашего адреса, вот мы и забрали вас с собой.

Присутствующие улыбками и кивками подтверждали правдивость каждого его слова. Я бы могла поклясться, что ни одного из них не было в игорном доме, не говоря уже о том, что если кто и чувствовал себя там плохо, то никак не я.

— Весьма вам признательна, — сдержанно поблагодарила я, — боюсь только, не слишком ли далеко вы меня завезли?

Джентльмены разразились разнокалиберным хохотом в знак доказательства того, что они оценили мой тонкий юмор. Так мы ломали комедию друг перед другом ещё какое-то время, а потом я с доверчивым любопытством повторила свой вопрос:

— Так куда же мы летим?

— А не взволнует ли это вас? — забеспокоился патлатый. — Ваше здоровье… Не скажется ли на нем это известие?

— В конце концов, земной шар так мал, — успокоительно заметил толстяк.

— Пустяки, — добродушно заметила я. — Я обожаю путешествия. Итак?

— А в один небольшой городок на побережье Бразилии, — выдавил из себя наконец патлатый с таким пренебрежительным жестом, как будто прилететь в Бразилию все равно, что проехаться от Груйца до Тарчина. Небрежным жестом он как бы перечеркнул все эти тысячи километров.

Я не сразу отреагировала — надо было показать, что просто потрясена этим известием. А я действительно была потрясена тем, что так правильно угадала. Потом позволила себе встревожиться.

— Но ведь у меня нет визы! — И добавила: — К тому же я не взяла с собой никаких вещей, а там, должно быть, жарко. В чем я буду ходить? И вообще, мне надо вернуться. Я надеюсь, что вы, господа… — И я захлопала глазами. Хотелось надеяться, что это вышло у меня достаточно глупо и беспомощно. Боюсь, что я достигла вершины в своём умении изображать дурочку и долго на этой вершине но продержусь. О такой мелочи, что мой паспорт был действителен только на европейские страны, я и не заикнулась.

Господа, внимательно следившие за каждым моим словом, принялись в четыре голоса уверять меня, что, разумеется, они будут обо мне заботиться и впредь, что я получу все, чего бы ни пожелала, и что вернуться я смогу в любую минуту.

Это меня успокоило, и я позволила уговорить себя позавтракать с ними. Обслуживал нас официант в белом, все было на наивысшем уровне.

Пробный шар был пущен во время завтрака.

— Наверняка вас потрясла смерть того человека, — соболезнующе произнёс толстяк. — Ничего удивительного, что вам стало плохо, ведь он испустил дух буквально у вас на руках.

При этом он тяжело вздохнул и поднял глаза кверху, как бы вознося молитву о душе усопшего. Я решила, что мне следует вести себя соответственно, отложила вилку в сторону и тоже испустила тяжёлый вздох.

— О да, это было ужасно! Я до сих пор не могу прийти в себя, — произнесла я, содрогаясь от одного воспоминания и на всякий случай теряя аппетит, тем более что уже наелась.

— Для нас это особенно тяжко, — вздохнул патлатый. — Ведь он был нашим знакомым, особенно вот его. — И он ткнул в маленького бандита.

Тот, быстро проглотив кусок, поспешно закивал головой и попытался придать своему лицу горестное выражение.

— Это был мой друг, — подтвердил он. По-французски он говорил намного хуже остальных. — Мой очень хороший друг. Как бы я хотел быть рядом с ним вместо вас в последние минуты его жизни!

Салон наполнили тяжкие вздохи. Все по очереди возводили очи горе. Немного справившись со своей скорбью, друг покойного продолжал:

— Его последний вздох… Его последние слова… Как бы я хотел слышать их! Он говорил с вами, мадемуазель. Заклинаю вас, повторите последние слова моего друга!

«Прекрасно! — мысленно одобрила я. — Ещё немного поднапрячься, и эта скорбь будет так естественна…»

— Увы, не могу, — произнесла я, издав уже совершенно раздирающий душу вздох. — Я их не поняла.

— Как это? — на выдержал бандит с глазами навыкате, но патлатый укротил его одним взглядом и сочувственно поинтересовался:

— Он что, бредил?

— Похоже на то, — с грустью подтвердила я. — Какие-то отдельные, бессвязные слова, к тому же едва слышным голосом…

— Прошу вас, повторите эти слова! — взмолился друг покойного. — Пусть они бессмысленны, но ведь это последние слова моего незабвенного друга! Я навечно сохраню их в памяти.

Тут я поняла, что избранная мною роль сладкой идиотки имеет свои недостатки. Сладкая идиотка просто обязана иметь доброе сердце, и в данном случае просто не может не мобилизовать все свои жалкие умственные способности на то, чтобы припомнить эти чёртовы последние слова. Как выйти из положения?

— Не помню, — пролепетала я чуть ли не со слезами на глазах. — Но я понимаю вашу боль и постараюсь припомнить. Там был такой шум, такая суета, я хотела ему помочь, а он уже чуть дышал…

Четыре бандита тоже чуть дышали, слушая меня. Видимо, слова покойника были для них вопросом жизни и смерти. Притворяясь, что я напряжённо вспоминаю, и время от времени издавая тяжёлые вздохи, я в то же время лихорадочно обдумывала линию своего поведения. Убедить их, что я ничего не слышала или ничего не помню? Вряд ли разумно, тогда у них не будет причин сохранить мне жизнь. А в моих углах отчётливо звучали малоприятные слова «ликвидировать бесследно». Я понятия не имела, кто они такие, но, как видно, мне стало известно что-то такое, что для них было чрезвычайно важно. И в то же время для них опасно было это моё знание, так что им ничего не стоит лишить меня жизни. Нет, пожалуй, лучше помнить. Могу же я помнить только часть, а остальное постепенно вспоминать?

— Мне кажется… — неуверенно начала я. — Если не ошибаюсь, он мне сказал «слушай». Да, именно «слушай».

— «Слушай», — как зачарованный, повторял за мной толстяк.

— Что «слушай»? — опять не выдержал лупоглазый, и, похоже, патлатый пнул его под столом.

— А я ему сказала: «Тихо, не надо ничего говорить». Я видела, что ему трудно говорить, я хотела, как лучше…

Вздох, который я издала, был вершиной притворства. Тут уже и патлатый не выдержал и нервно воскликнул:

— А дальше что же?

Я снизила темп и решила задохнуться от волнения.

— Он так неудобно упал, — медленно, с чувством продолжала я. — Головой под стол, прямо на ножку стола…

Толстяка чуть удар не хватил, второй бандит заскрежетал зубами. Маленькому удалось справиться с собой и продолжить разговор:

— И что? Что он говорил? Каковы были последние слова моего друга под столом?

— Так он же не сознавал, что лежит под столом, — обиженно заявила я и подумала, что на их месте я бы меня убила. Как важна для них моя информация, если они проявляют такое ангельское терпение!

Первым взял себя в руки патлатый.

— Несчастный! — подхватил он. — Ничего не сознавал! Лепетал в бреду бессвязные слова, и только вы, мадемуазель, слышали их! А его друг, его лучший друг не слышал!

И мне доказалось, что он пнул друга покойного, так как тот, вздрогнув, возобновил свои душераздирающие просьбы сообщить последние слова его горячо любимого друга, давая понять, что иначе ему и жизнь не мила.

Я не ударила лицом в грязь. Уверена, что устроенное мною представление было не хуже того, что давали они. Я хваталась за голову, закрывала глаза, заламывала руки и делала множество тому подобных телодвижений. Наконец тянуть больше стало невозможно, и мне пришлось сообщить им кое-что конкретное.

— Кажется, он называл какие-то цифры, — произнесла я тихим, прерывающимся от скорби голосом.

— Какие? Какие цифры? — задохнувшись от волнения, просипел патлатый.

— Не помню. Разные. Беспорядочные. Он несколько раз повторял их.

— Если повторял несколько раз, должны же вы были их запомнить, — разозлился лупоглазый. Я позволила себе немедленно возмутиться и с достоинством возразила, что для меня смерть человека важнее каких-то там цифр.