Леопард из Батиньоля

— Где его найти?

— Ох, не знаю, он давно покинул квартал.

— А как его звали?

— Забыла. Если он еще жив, ему, должно быть, под шестьдесят. Я последняя из прежних жильцов, все разъехались после войны. Та стерва со своим муженьком одна из первых сбежала — боялась мести… Ах, вспомнила, есть еще месье Фурастье, сапожник, он жил в первой квартире, а сейчас перебрался на улицу Байе, это рядом с Лувром… Спасибо вам за монетку, месье Легри… А что вам нужно от Сакровира, коли не секрет?

— Мне доверили одну вещь, принадлежавшую ему, — я хотел бы вернуть ее владельцу.

Мариетта Тренке проводила их на лестничную площадку.

— Если вам когда-нибудь доведется с ним встретиться, это будет чудо. Скажите ему… Нет, ничего ему не говорите.

…Кэндзи оделся со всем тщанием: полуоблегающий сюртук, белая сорочка, серые панталоны. Галстук он сменил на «бабочку», а тонкие замшевые перчатки были совсем новенькие. Когда он в таком виде предстал перед дочерью, Айрис решила пока не сообщать о своем примирении с Жожо, момент был неподходящий — папенька определенно собирается провести вечер с одной из своих подружек, зачем портить ему настроение. Лучше дождаться более торжественной обстановки и объявить новость в присутствии Виктора и Эфросиньи.

Фиакр остановился у церкви Святого Евстахия. Дальше, в лабиринте соседних с Центральным рынком улочек, на которых шла бойкая торговля овощами и фруктами, было такое столпотворение, что Кэндзи предпочел пройтись пешком. Он любил такие вот простонародные кварталы, где витрины лавок ломились от всякой снеди, снедь продавалась на лотках, заполонивших тротуары, и горами высилась на тележках бродящих торговцев и зеленщиков. Лимоны, сыры на любой вкус, сладости, свежие овощи расцвечивали яркими пятнами подступы к домам зажиточных горожан, а на фасадах сверкали позолотой вывески коммерсантов. Японец отскочил, пропуская двухколесную тележку с зеленью, которую лихо катил парень в полосатом свитере, и свернул на улицу Мандар, поразившую его тишиной и покоем, особенно приятными после суеты, гвалта и ругани за спиной.

Кэндзи ничуть не сожалел о том, что пришлось расстаться с синенькой купюрой, — он вручил ее Акопу Яникяну в обмен на очень важные сведения: адрес его кузена Арама Казангяна и информацию о том, что по субботам почтенный филолог сиднем сидит в своей комнате и лишь изредка дает на дому уроки арабского языка за два франка в час.

Как правило, консьержа не увидишь верхом на стуле и с воображаемой шашкой наголо ни в одном подъезде до наступления сумерек, но у дверей дома номер пятнадцать страж нес вахту, укрывшись от солнца под зонтом. Занят он был тем, что чистил топинамбуры и один за другим кидал клубни в миску. Не прервавшись ни на секунду и даже не взглянув на Кэндзи, консьерж сообщил, что месье Казангян проживает в шестом этаже, вход со двора.

Судя по спертому воздуху и вони, лестничную клетку не проветривали ни разу со времени постройки здания. Штукатурка — в тех местах, где она еще осталась, — растрескалась и отваливалась на глазах. Потолок на последнем этаже оказался таким низким, что Кэндзи вынужден был пригнуться. Ему пришлось довольно долго стучать, прежде чем дверь соизволили открыть и на пороге возник Арам Казангян все в той же рубахе без воротника. Армянин изобразил некоторый намек на поклон, поднес палец к губам, призывая незваного гостя сохранять молчание, окинул его взглядом с головы до ног и вынес вердикт:

— Мой ответ «нет», вопреки отсутствию у меня в данный момент учеников, ибо в высшей степени маловероятно, чтобы гражданин Японии, питающий живейший интерес к истокам Нила, мог испытывать малейшую потребность в изучении арабского литературного языка.

— Я внял вашему совету и отказался от галстуков. Кроме того, я не могу принять столь категоричное «нет», поскольку пока не задал вам ни одного вопроса.

Сбитый с толку армянин потеребил бороду, словно она могла подсказать ему линию поведения, затем все же сделал японцу знак войти в мансарду.

За исключением пуфа, обтянутого потрескавшейся кожей, каминной жаровни и нескольких стопок книг, вокруг не было ничего, кроме газет и журналов — они занимали все свободное пространство, кипами разной величины подпирали стены и высились прямо на полу посреди комнаты.

— Вас удивляет интерьер моего скромного жилища? Между тем он весьма практичен и удобен в уборке. Когда газеты и журналы обрастают пылью, только и нужно, что выкинуть их и обзавестись другими, а это проще простого: на улице Круасан нераспроданные вчерашние выпуски лопатой можно грести, их отдают почти даром. Газетная бумага, помимо дешевизны, обладает массой достоинств: зимой она держит тепло, летом защищает от жары, и из нее получается роскошная мягкая постель, состоящая из матраса, простыней, подушек и одеяла. Позвольте-ка, я не одет… — Арам Казангян нахлобучил на голову скуфейку, сунул ноги в туфли без задников и уселся на пуф. — Вот теперь внимательно вас слушаю.

— Я принес вам подарок.

— Располагайтесь, чувствуйте себя как дома.

Кэндзи огляделся, поколебался, но все же соорудил себе посадочное место из нескольких стопок периодики, устроился на них и протянул хозяину издание в шестнадцатую долю листа.

— «Персия» Нарцисса Перена, — прочитал тот на переплете. — Не хватает еще шести томов.

— В моем распоряжении только этот. В него входит эссе о персидской литературе, которое должно вас заинтересовать.

— Я уже читал его. Весьма поверхностное сочинение.

— Однако, переплет с кожаными вставками украсит любую библиотеку.

— У меня нет библиотеки. Оглядитесь: необходимые мне произведения занимают очень мало места. Зачем загромождать собственное жилище книгами, когда в моем распоряжении все фонды Национальной библиотеки? На бумагу изводят километры лесов, и я вовсе не желаю быть причастным к убийству деревьев. Деревья — наши друзья, наши братья. По достижении определенного возраста мы теряем волосы, как деревья теряют листья. Наша кровь подобна их сокам, в старости она замедляет бег, кожа грубеет и собирается складками, словно кора, мы обращаемся в никчемные бревна. И умираем.

Кэндзи, которого от этих слов мороз продрал — в основном в виду абсурдности ситуации, — предпринял еще одну попытку:

— Если это издание вам без надобности, можете его продать, я подарок обратно не возьму.

Армянин поддернул рубаху и поскреб бедро — видимо, это означало глубокую задумчивость.

— Я так полагаю, своим подарком вы намеревались усыпить мою бдительность. В любом случае, вам что-то нужно от меня взамен. Что?

— Название манускрипта, которое вам удавалось от меня так ловко скрывать в читальном зале.

Арам Казангян расплылся в слащавой улыбке:

— Ну, раз уж вы никак не можете обойтись без этих сведений, я могу запросить более подходящую цену, вместо того чтобы довольствоваться каким-то жалким томом из собрания сочинений Перена.

— Это было бы недостойно такого человека, как вы.

Армянин гордо вскинул голову:

— Вы задели чувствительную струну. Я честный человек и скажу то, что вам так не терпится услышать. — Он приподнялся с пуфа и, приблизив бородатое лицо к самому носу японца, прошептал название.

— Стало быть, действительно «Тути-наме», — задумчиво кивнул Кэндзи.

— …По-моему, это уже чересчур, патрон! — прокомментировал Жозеф, не уточнив, к кому из хозяев «Эльзевира» обращено его восклицание.

Лавку закрыли на обеденный перерыв, и трое мужчин только что подкрепились жареными баклажанами, приготовленными по заказу Айрис, которая уже убежала на урок рисования к Джине Херсон. Жожо и Виктор пили кофе, Кэндзи заваривал себе зеленый чай.

— Я вижу только два объяснения, — сказал Виктор. — Либо переплетчик продал манускрипт…

— Невозможно, — отрезал Кэндзи.

— …либо манускрипт украли из мастерской после пожара.

— Тоже невозможно — там все сгорело.

— Нет, возможно! — возразил Жозеф. — Тот, кто устроил поджог, мог завладеть манускриптом до того, как взорвались шашки фейерверков.