Предатель (СИ)

В тот же день в аскетически пустой комнате отдела прозы «толстого журнала» Аспинина выслушал желчного вида, сухой человек с большой лысиной.

– Я вас понял, – сухо произнес он. – Но разговор у нас не получится. Мы, наверное, с Галиной Александровной не поняли друг друга. Ваше дело связано с Ушкиным. На выборах ректора я объявил о своем самоотводе в его пользу. Но это не значит, что я за или против него. Мне это не интересно.

Знаменитый поэт со странной фамилией, по названию какой-то из рек в Германии, пригласил Аспинина на творческий вечер своих учеников. В небольшом переполненном зале старика объявили лауреатом Государственный премии, и когда, сутулясь, тот вышел на сцену и, вытаращив глаза на умиленных любителей поэзии, взревел, Андрей ушел.

Тем же вечером в ресторане ЦДЛ Аспинин с час слушал молодящегося мужчину лет шестидесяти в джинсовом костюме и с золотым жгутом на шее. Лауреата Букеровской премии и еще чего-то. Мужчина накинул ногу на ногу и мечтательно размышлял об «андеграунде», «ангажированности», о феномене Умберто Эко: «писатель должен подогревать интерес к себе, иначе о нем забудут». Потом он с любопытством слушал рассказ Аспинина о брате, и удивлялся. Он выпил водки, заметил приятеля и пошел с ним обниматься. Об Аспинине он забыл. Или сделал вид, что забыл.

Андрей ушел, чертыхаясь сквозь зубы за потерянное время.

Тут же в вестибюле он по телефону договорился о встрече с неким лауреатом «Антибукера». Тот благодушно говорил что-то о своем «литературном имени», о радиостанции «Эхо Москвы». Следующим утром двери квартиры Андрею открыл сонный гигант, недовольно сообщил, что он работал всю ночь и сказал: «Позвони завтра, старик!»

– Приезжайте завтра, во второй половине дня к Владимир Палычу на кафедру, – сказала по телефону Назарова. – У них заседание. Владим Палыч просмотрел рукопись.

Аспинин съездил в журналы «Континент», «Роман-газета», в издательство «Махаон». Там брата не помнили, ничего не знали о происшествии с ним и рукописи вернули охотно: пару рассказов и сборник повестей.

Андрей позвонил другу юности Косте Афанасьеву. «Поймал» его в Барселоне. Афанасьев занимал должность в Олимпийском комитете. Он уточнил: “Из психушки выдернуть? М-угу. Сегодня буду в Москве, профильтрую и перезвоню”.

Назавтра Андрей приехал в институт.

Стояла солнечная холодная погода, какая бывает осенью после дождя.

На втором этаже в комнате с высоким окном собралось семь человек. Молоденькая лаборантка, очевидно студентка, за стареньким компьютером набирала казенную бумагу, то и дело сверяясь с черновым наброском на листке. Два старичка лет семидесяти уютно устроились на кожаном диване. Женщина лет пятидесяти пяти в больших квадратных очках в кожаном кресле у окна просматривала рефераты. Еще двое ученых лет пятидесяти прихлебывали чай за столом в углу. Высокий белобрысый парень лет тридцати в очках и с остреньким носиком, похожий на птицу-секретарь, стоял посреди комнаты, опустив руки в карманы брюк.

На Аспинина посмотрели радушно, а узнав, что он близнец Валеры, придвинули ему стул. Стол заведующего у окна пустовал. Андрей сел у двери.

– Какая повестка, Аллочка? – спросил лаборантку высокий парень.

– Начало года, Олег Анатольевич, – девушка пожала плечами, не отрываясь от документа. – Владимир Палыч просил всех обзвонить. Он скажет.

– Вот черт! Мне сегодня надо еще в… – парень что-то невнятно пробормотал.

В комнату энергично вошел мужчина лет шестидесяти. Он был коротко острижен, с пухлыми щечками и припухлыми веками. Мужчина энергично протянул Аспинину руку, представился: «Степунов», – и опустился за рабочее место. Олег тоже сел. Степунов был в галстуке и бежевом пуловере, молодившим его.

– Дамы и господа, – переплетя пальцы, сразу перешел заведующий к делу, – это брат Валерия Андрей. Валерий наш товарищ. Он попал в беду. Ему надо помочь. Общие вопросы потом, чтобы отпустить Андрея.

Степунов вкратце рассказал о том, что произошло, и назвал это «бредом».

– Андрей, вы что-нибудь добавите? Сидите.

Аспинин изложил суть беседы с разведчиком в Дрездене и рассказал об обысках. Говорить о «физическом устранении» он посчитал неуместным.

– Его могут обвинить в антигосударственной деятельности, – закончил Андрей.

– Из-за яблок или из-за рукописи? – иронично спросил сутулый старик в черной водолазке. – Чепуха какая-то!

– Вадим Евгеньевич, если человека держат в психушке, это серьезно, – сказал Степунов.

– Я понимаю. Но кто написал обращения и прочую ерундистику?

Опустив любовные страсти, Андрей рассказал о детях священника и «организации».

– У нас сажали за меньшее, – проворчал старик в костюме и с носом картошкой. Его звали Борис Андреевич.

– Дети Арбата какие-то! Ваш брат занимается политикой?

– Вадим, тебе же объяснили – это провокация. Я так понимаю, наше заключение избавит Валерия от натяжек в деле, – сказал Борис Андреевич.

– Если изъяли все бумаги, откуда у вас рукопись? – спросил чернявый мужчина в рубашке с короткими рукавами.

– Мне ее передал Ушкин.

Тишина загустела. Где-то внизу на первом этаже хлопнула дверь.

– Игорь Иванович, помочь просила Назарова, – проговорил Степунов. – Ушкин, конечно, мразь. Но есть же в нем что-то от порядочного человека.

– А если это провокация против кафедры?

– Тогда мы станем безработными, – иронично протянул Вадим Евгеньевич.

– Или сидельцами, – пошутил Борис Андреевич.

Никто не засмеялся.

– Владимир Павлович, я ехал из-за города с двумя пересадками, – серьезнее забасил Борис Андреевич. – Могли без меня! Вписали бы мою фамилию в протокол.

– Борис Андреевич, это не заседание кафедры в обычном понимании. Я не могу неволить вас подписывать какой-либо документ или подписывать его от вашего имени. Здесь каждый решает сам. Последствия нашего выступления предсказать трудно. Сейчас, по существу, решается вопрос о свободе мнения ученого. Нашего товарища. Наконец, помимо Валерия есть много вопросов.

– Но ведь это, насколько я понимаю, не научная работа? – встревожился Олег.

– Нет, это неоконченное художественное произведение.

– Тогда какое мнение мы можем составить? У нас же не редколлегия! И потом, как будет называться сей документ, и что с ним делать?

– Кафедре случалось выдвигать художественные работы на литературные премии. А это назовем, м-м-м, – Степунов подумал, – открытым письмом. Куда направить – решим.

Все молчали.

– Дело это необычное. Страну потихоньку превращают в полицейское государство, и даже банальное хулиганство теперь можно подвести под политику. Валерий поступил благородно. Ему надо помочь. Рукопись читали я, по моей просьбе Вадим Евгеньевич, бывший научный руководитель Валерия, и Игорь Иванович.

– Я тоже просмотрел, – пряча улыбку в усы, проговорил мужчина с длинными волосами и в очках с толстыми линзами.

– …И Сергей Романович.

– Хоть о чем работа? – спросил Олег, нервно поправляя очки на переносице.

– Насколько я понимаю, это апокриф, – сказала женщина в роговых очках. – И помимо вопроса о праве ученого на собственное мнение, сейчас мы должны решить каждый для себя этическую сторону дела: могу ли я, если это противоречит моим убеждениям, отстаивать точку зрения, которой не придерживаюсь. Я могу так поставить вопрос?

– Да, конечно, Наталья Васильевна, – ответил Степунов.

– Тогда я бы воздержалась от участия в обсуждении. Только поймите меня правильно.

Олег Анатольевич одобрительно заерзал на стуле.

– Удобно вовремя иметь твердые принципы, – иронично проговорил Игорь Иванович.

– Вы не имеете права обвинять меня в трусости, Игорь Иванович! – краснея от возмущения, сказала женщина. – Вы знаете мое отношение к Ушкину, и причину, по которой меня вынудили уйти на полставки. Я защищала покойного профессора Лебедева и никогда не подам руки вашему… вашему…

Женщина поискала в сумочке сигареты.

– Не волнуйся, Наташа! Игорь Иванович! – Степунов укоризненно покачал головой.