Дама в черной вуали

Вот вам человеческая психология. Отважившись идти до конца, он все-таки надеялся не дойти туда. Поэтому Диано отвечает не сразу. Его глаза долго блуждают в стороне от моих, как бы совершая что-то похожее на велопробег по Франции.

Я решаю помочь ему.

— Он потребовал от вас все, что было украдено вами в ту ночь, когда вы имели несчастье убить должностное лицо?

— Да!

Вот и все... Самое трудное позади! Я снова в который раз восхищаюсь своей проницательностью. Бывают моменты, когда у меня появляется желание завещать свою голову Французской медицине... Они будут потрясены, Нобелевские светила, изучая мой генератор мышления. Вы только представьте себе, банка с головой Сан-Антонио в Музее человека!

— И что же находилось в сейфе, который вы очистили?

— Толстый тканевый пакет с бумагами.

— Что за бумаги?

— Я не знаю... Какие-то чертежи... Я ничего в них не понял.

— Что вы сделали с ними?

— Я, уничтожил их... После всего, что случилось, сами понимаете, я не мог хранить их у себя.

— Я понимаю... Вы сказали об этом Гранту?

— Конечно...

— Он не поверил вам?

— Не поверил... Или сделал вид, что не верит.

В наступившей тишине из-за перегородки доносится истошный крик: это мои господа-коллеги кого-то перевоспитывают.

Диано с ужасом смотрит на меня.

— Что поделаешь,— говорю я ему,— в жизни всегда есть люди, которые не дают жизни другим. Вот и приходится обучать их правилам межличностных отношений.

Я решаю, что наступил именно тот момент, когда следует нанести самый решительный удар моему собеседнику.

— Скажите мне, дорогой Анжело Диано, а почему это вы в течение двух дней не выходили из своего номера?

Это апофеоз... Колени его начинают аплодировать, глаза уставляются на собственные щеки, рот открывается, так как от удивления нижняя челюсть выходит из шарнира.

— К-как... О-от-к-куда вы знаете про это? — шевелит он губами.

— Мы не теряем из виду ни Гранта и ни тех, кто контачит с этим турецким корсаром? Понимаете?

Нет, он пока ничего толком не понимает. Открытие его настолько обжигающе, что его невозможно осознать так сразу. Он полон восхищения моей информированностью. Я произвожу на него впечатление сверхчеловека. И даже сигарета в моей руке кажется ему сейчас мечом правосудия!

Я настраиваю свой голос на голос флика парижской полиции номер 114, признанного защищать общественный порядок.

— Продолжайте!

Кратко, но повелительно!

— Грант вышел из себя... Он заявил, что не верит моей сказке о пропаже документов... Он считает, что я мог торгонуть ими... Наконец, он хочет, чтобы я возместил ему нанесенный ущерб за утерянные документы, иначе он сделает все, чтобы меня задержали и выставили из страны...

Эффектно, ничего не скажешь!

— Каким образом вы могли бы возместить этот, так называемый ущерб? Что он требует от вас?

Диано отвечает не сразу:

— Грант требует, чтобы я взломал еще один сейф.

Трансальпийский темперамент берет свое,— к Диано возвращается его природная словоохотливость.

— Но я не хочу этого, месье комиссар... Я не хочу больше заниматься подобными трюками. Я начал совершенно новую жизнь... Я отказался выполнить его приказ... Тогда Грант заявил, что дает мне на размышления всего два дня... Вот почему я спрятался в том притоне... Но ему удалось разыскать меня и там... Он недавно звонил и просил меня к телефону. Я понял, что ничего нельзя сделать, чтобы спастись от этого демона. Поэтому я и решил явиться к вам и все рассказать.

Он замолкает. Он освободился от сжигающей его изнутри тайны. Я поднимаюсь и кладу свою руку на его плечо.

— Вы очень правильно сделали... Возможно удастся вознаградить вас за откровенность и не передавать нашим итальянским коллегам.

Диано бурно выражает свою признательность. Он хватает мою руку и прижимает ее к своей груди, словно реликвию... Как, например, руку Святого Антуана из Падуи^[10] Я с трудом отнимаю у него свою собственную святыню.

— Итак, дорогой мой, продолжим... Я должен буду немедленно доложить о вас своему шефу. Поэтому меня очень интересует, какой сейф требует вскрыть от вас шпион?

— Сейф авиационного завода...

— Ни больше, ни меньше...

Я снимаю трубку телефонного аппарата и прошу соединить меня со Стариком.

— Слушаю...

— Это Сан-Антонио, шеф. У меня есть новости... Я должен немедленно с вами встретиться. Это возможно?

— Это возможно!

Я кладу трубку и обращаюсь к своему клиенту:

— Пойдемте, Диано! Вам все это зачтется!

Старик мог бы быть очень представительным президентом нашей республики со своей королевской осанкой, со своими тонкими интеллигентными руками, похожими на муляж, и с безукоризненно подстриженными ногтями.

Руки он держит скрещенными на груди, что дает возможность убедиться еще раз, что манжеты его рукавов идеально накрохмалены; позолоченные запонки в них сверкают словно галька после дождя.

Чистый взгляд его голубых глаз застывает на итальянце, притихшем в мягком кресле. Вообще, Старик не очень чувствителен к представителям рода человеческого. Для него люди, это, прежде всего, их имена, фамилии, профессии, их поступки или проступки, их роли в обществе, одним словом — пешки. И он обращается с ними как с пешками: маневрирует ими, перемещает, указывает, повелевает... Он не допускает, что люди способны самостоятельно мыслить... Больше того, он не берет во внимание тот факт, что люди имеют сердца, головы на плечах... Сидя немного в стороне, я наблюдаю за ним с восторгом, как будто смотрю захватывающий фильм в кинотеатре.

— Грант не сообщил вам более подробно, на каком именно заводе вы должны ограбить сейф?

— Нет. Он только сказал мне, что это авиазавод.

Диано несколько подавлен величественностью своего собеседника, поэтому голос его глухой, невыразительный.

— Когда вы должны встретиться с ним?

— Сегодня... Так как он дал мне два дня на размышления.

— Где?

— Пока не уточнял.

— Как вы встретились с ним два дня назад?

— Я получил телеграмму с подписью «Ваш друг из Флоренции». Он назначил мне свидание на набережной Межисери’...

Старик берет ручку и начинает на фирменном бланке рисовать сказочных птиц. Он это делает каждый раз, когда напряженно думает. Я думаю, что ему пора бы избавиться от этого комплекса, такого древнего, как и его бювар^[11].

— Месье Диано,— шепчу я ему после того, как шеф нарисовал острые шпоры мадагаскарскому грифу,— похоже, что вы нам еще пригодитесь.

— Вы сейчас пойдете к себе,— решает Старик.

— О, Мадонна, идти к себе!

— Именно так... И станете ждать дальнейшего хода событий. Если Грант выйдет на вас снова и поинтересуется причиной вашего бегства из дома, скажите ему, что сделали вы это из-за страха. Он должен понять ваше поведение. Если он станет настаивать, соглашайтесь с его предложением. Вы понимаете меня?

Неспособный произнести ни слова, итальянец медленно наклоняет голову.

Старик снова устремляет взгляд на рисунок. Дорисовав третий глаз шведскому попугайчику, он поднимает свой интеллектуальный хорошо упитанный подбородок к Диано.

— Вы сделаете все, что потребует от вас Гарант.

— Но,— пытается что-то возразить итальянец.

Величественным жестом руки Старик обрезает все возражения.

— Если он просит вас ограбить сейф, вы сделаете это... Вы отдадите ему все, что унесете оттуда... Вы понимаете меня?

— Да, месье...

— Не вздумайте больше скрываться, убегать... Мы незримо будем всегда рядом с вами, готовые в любой момент прийти к вам на помощь. Прошу вас только об одном... Вы должны будете немедленно поставить нас в известность, когда Грант сообщит вам, на каком именно авиазаводе вы должны вскрыть сейф.

— Но как? Как я смогу сообщить вам?

Старик смотрит на меня.

— Ваши соображения на этот счет, Сан-Антонио?

Я задумываюсь всего лишь на мгновение. Мои шарики работают превосходно, и я быстро нахожу решение.