Девушка Бандераса

— Аккуратнее ходить надо! — проворчала Сима, убирая с дороги могучую ногу, обутую в растоптанный шлепанец.

Да, ничего не скажешь, нашел себе Макс «красившее»! Динка, если мне не изменяет память, стройная и беленькая, как горная козочка. Хотя что это я — разве во внешности дело? Может, эта Сима человек хороший… А в это время на участке Макса запищал грудной ребенок, и беременная Сима заорала:

— Макси-им! Ты чито, не слышишь, Йося плачет!

Я извинилась за неловкость, прижала к себе банку с молоком и побежала доваривать детям кашу. Итак, несмотря на мое длительное отсутствие, жизнь в «Шанхае» продолжалась…

Янка проснулась только к обеду. Она неторопливо умылась и, забросив на плечо полотенце, отправилась на речку. Вадька, по своему обыкновению, косил траву на участке. Он если не снаряжает удочки — значит, косит траву. Это у нас называется «работа по хозяйству». А я стала укладывать малышей спать. Тихий час, по моему глубокому убеждению, просто необходим детскому организму. Особенно на свежем воздухе. Только я с боем уложила детей в кровати и Алиска с Бориской даже притворились спящими, как за стеной раздался пронзительный крик:

— А ну-ка иди сюда, свинячий огузок! Ты мостки свернул? Что пялишься, оглох, что ли, недоумок поганый?

Окрик был резкий, голос грубый, но я все равно уловила в нем знакомые утренние нотки. И даже те самые интонации, с которыми рано утром звучало «Издалека льется тоска скрипки осенней…». Без сомнения, это кричала Виолетта Петровна. Но какова метаморфоза! Несколько часов назад читала Верлена, а теперь нате вам — свинячий огузок…

Я вышла за калитку с твердым намерением попросить соседку не шуметь. Прошла к ее забору и с удивлением увидела, что старушка, несмотря на ранний час, прямо на жаре принимает гостей. В гостях у нее сидели Семеновна из поселка, что носила по участкам молоко, и, как ни странно, нелюдимый Иван Аркадьевич. На столе под сливой стояли пластиковая «бомба» пива «Охота», бокалы и лафитничек с мутной жидкостью. Несколько пустых флаконов от «Охоты» уже валялись под столом. Тарелка с огурцами и пучком укропа венчала натюрморт.

Грозный окрик, который издала филологиня, относился к рахитичному, худенькому мальчику-дошколенку с большой головой и не по-детски скорбными глазами. Видимо, это и был внук Виолетты Володенька. Мальчик поднимал доски, изображающие в опасных местах участка мостки, и заглядывал под них в поисках лягушек и ящериц. И ничего особенного ребенок не делал, чтобы так на него орать… Времяпровождение, на мой взгляд, самое невинное и естественное для парнишки его возраста. Бориска в компании с Алиской все утро так развлекались. Да и я сама вместе с ними. Увлекательное, доложу я вам, занятие!

— Что-то, Петровна, огурчики у тебя совсем заросли, — стесняясь внезапной вспышки хозяйского гнева, пробормотала молочница Семеновна и торопливо поднялась из-за стола. — Пойду прополю, что ли?

— Ну пойди, пойди, — затягиваясь сигареткой, разрешила хозяйка и отхлебнула теплого пива.

Старушка представляла собой тот тип женщин, которые напоминают цветы. В том смысле, что ни один цветок не может сам себя поливать и окучивать, это должны делать окружающие. Все заботы по бытовым вопросам эти милые дамы с радостью поручают родным и близким, потому что, как правило, сами бывают ужасно слабы для хозяйственных дел. Единственное, что они могут, — это без устали ухаживать за собой, любимыми. Но иногда им даже это бывает не под силу, и тогда дамы-цветы просто курят на террасе, указывая окружающим на их промахи и недочеты в деле культивации их, нежных и слабых.

Виолетта Петровна была из тех, что не ухаживают, а курят. В свои шестьдесят пять она выглядела целиком и полностью на свой возраст, носила короткий седой бобрик, была худа, жилиста и имела низкий приятный голос. Им, этим своим приятным голосом, как я помнила, она частенько читала прекрасные стихи сыну Женьке. А теперь вот еще и орала на внука Вовку.

— Суп у меня вчера закончился, надо будет завтра сварить, — глядя в голубое небо, задумчиво сказала хозяйка.

Иван Аркадьевич намек понял, отвернулся от черной громады Люськиного дома, с которого не сводил глаз, и закричал в сторону своего участка:

— Инулька, будешь обедать, Володе тоже тарелку супа налейте!

Теперь-то Ивану Аркадьевичу хорошо — у него вон помощница подросла. Сама и сготовит, и посуду помоет, пока дед в гостях сидит. А раньше, бывало, Аркадьевич маленькой Инке капусты нарубит, яйцом зальет, обжарит, а чтобы не привередничала, вареньем сверху сдобрит. И ничего, малышка ревела, но ела…

— Вот и правильно, — успокоилась бабушка Вовки. — А то за одной курицей специально по жаре идти… Может, Галка в магазин пойдет?

И, как иерихонская труба, филологиня заорала вдаль:

— Галина-а! А Галина-а! Ты в магазин пойдешь? Возьми мне блок «Явы золотой», три бутылки «Охоты» и лапшу «Доширак»…

Но на призыв откликнулась не Галка, а Сима. Она поднялась со складного стульчика, на котором до сих пор продолжала сидеть рядом со своим забором, и воинственно двинулась через дорогу.

— Вы что же себе думаете? — раздраженно начала она. — Или вы себе думаете, что я Йосю пять раз для вашего удовольствия спать буду ложить?

Последнее слово Сима сказала с ударением на букве «о», а всю фразу произнесла с анекдотично-гротесковым местечковым выговором. Мне, человеку неподготовленному, было странно слышать построение фраз, будто заимствованное из рассказов Бабеля. Н-да, выбор Макса интриговал меня все больше и больше.

— Один раз поклала, — продолжала голосом тети Сони в исполнении Клары Новиковой жена Максима, — она как заорет. Ребенок проснулся — на то он и ребенок. Я его снова поклала. Таки она опять орет!

Сделав брезгливое лицо, Виолетта Петровна слушала пламенный монолог рассерженной мамаши малолетнего Йоси. Дослушав до конца, величественно махнула рукой и с царственными нотками в голосе молвила:

— Поди прочь, халдейская женщина.

Покосилась на Ивана Аркадьевича, который, поставив опустевшую посуду из-под пива под стол, тянулся к лафитничку с мутной жидкостью, и, чтобы усилить впечатление, добавила:

— Бескультурная халда vulgaris…

От этих слов беременная жена Макса зарделась как маков цвет, подпрыгнула на месте, уперла руки в бока, прищурилась и издала звук, похожий на тот, который делает шарик, из которого выпускают воздух.

— Пс-с-с! — сказала Сима. — И кто мне будет говорить за культуру?

Она оглянулась по сторонам в поисках поддержки, но никого, кроме меня, незнакомой тетки, не увидев, стала апеллировать к своему покинутому стулу. Вытянула руку в сторону Виолетты и, не сводя глаз с брезентового сиденья, возмущенно ему пожаловалась:

— Она мне будет говорить за культуру! Она. Мне. Да у меня дед Наум, известный грубиян, был биндюжником в одесском порту, таки он отдыхал с томиком Гомера в руках…

На шум выбежала Галка и, приговаривая: «Пойдем, пойдем, тебе нельзя волноваться», увела Симу дальше сидеть на складном стуле. А мне махнула рукой и заговорщицки прошептала:

— Заходи, кофейку попьем…

Интересно, интересно… Что это за дружеский тандем Виолетта Петровна — Иван Аркадьевич? Может, филологиня вновь намылилась замуж, а в избранники себе наметила бывшего музыканта? Ломая над этим вопросом голову, я вернулась в дом и приструнила Джейку, которая лезла на стол за сахаром. Колли уже опрокинула сахарницу и теперь с наслаждением слизывала с клеенки сладкие крупки. Я попросила Вадима не слишком шуметь газонокосилкой и обязательно заставить Янку съесть пару сосисок, когда она вернется с речки, а сама взяла кекс и отправилась в гости к Галке.

И сразу же столкнулась с еще одним членом нашего «шанхайского» сообщества. Между моей и Вадькиной машинами, что одна за другой стояли у забора, ходил старый стукач Валентин Кузьмич и принюхивался.

Кузьмича в поселке не любили. Сухонький старичок с морщинистым, как у доброй старушки, лицом и острыми, пытливыми глазками постоянно строчил на всех жалобы председателю садоводческого товарищества Гулеву, а также без устали слал доносы в местное отделение милиции, жалуясь по поводу и без повода. Вот и сейчас Валентин Кузьмич остановился рядом с моей многострадальной «Ауди» и с подозрением косился на открытый багажник.