Вор с палитрой Мондриана

— Да.

— Но какой смысл?

— Сам пока не знаю.

— А знаешь, тот парень внизу отказался взять у меня деньги. Сказал, что они с минуты на минуту все равно закроются. Но я все-таки всучила ему доллар. Так мы что, все же попробуем выкрасть эту картину?

— Да.

— Прямо сейчас?

— Ясное дело, нет.

— О… Но тогда когда?

— Не знаю.

— И наверняка еще не представляешь, как мы это сделаем?

— Как раз работаю над этим.

— Перерисовывая картину в блокнот?

— Черт! — выругался я и захлопнул блокнот. — Пошли отсюда.

— Прости, Берн. Я не хотела злить тебя.

— Ладно. Идем.

В паре кварталов от музея, на Мэдисон, мы обнаружили бар под названием «Глориоскис». Мягкое освещение, пышные ковры, черный пластик, отделанный хромом, и роспись на стенах, иллюстрирующая сценки из жизни маленькой сиротки Энни. Примерно половина посетителей заглатывала свои первые предобеденные аперитивы, остальные выглядели так, словно еще не совсем очухались от выпитого за ленчем. И все до единого благодарили Господа за то, что уже пятница.

— Как славно, — заметила Кэролайн, усаживаясь за столик в кабинке. — Этот приглушенный свет, радостный смех, звон кубиков льда в бокалах и голос Пегги Ли из музыкального автомата! Я могла бы быть счастлива здесь, Берн.

— И чертовски соблазнительные официантки, — добавил я.

— Да, я заметила. Здесь куда симпатичнее, чем в «Бам Рэп». Жаль только, что далеко от лавки.

Возникла официантка и услужливо склонилась над нами, демонстрируя роскошные формы. Кэролайн одарила ее самой сногсшибательной из своих улыбок и заказала мартини. Очень холодный, очень сухой и очень быстро. Я попросил кока-колу и лимон. Официантка улыбнулась и удалилась.

— Почему? — спросила Кэролайн.

— Что?

— Почему кока с лимоном?

— Лимон помогает убрать сладковатый привкус.

— Нет, почему именно кока?

Я пожал плечами.

— О, не знаю. Наверно, просто не в настроении пить перье. К тому же необходимо немного взбодрить организм, а в коке есть и сахар и кофеин.

— Ты что, нарочно придуриваешься, Берн?

— Не понял? А-а… Ты удивляешься, почему я решил обойтись без спиртного?

— Именно.

Я снова пожал плечами.

— Да так. Без особых причин.

— Хочешь попробовать забраться в музей, да? Но это же безумие!

— Знаю. И вовсе не собираюсь пробовать. Но уже предчувствую, что вечер предстоит сложный, и хочу быть в форме. Вот и все.

— А я предчувствую, что мне не мешало бы пропустить пару рюмашек.

— На здоровье.

— Уже не говоря о том, что, если мне сию секунду не принесут хотя бы одну, я просто подохну! А, ну, наконец-то!.. — воскликнула она, и на столе появились заказанные напитки. — Передайте, что они могут начинать смешивать вторую порцию, — сказала она официантке, — потому как интервал не должен быть слишком большим.

— Так вам повторить?

— Только еще один мартини, — ответила она. — А он весь вечер будет посасывать водичку. Ну, скажи, Берни, разве мамочка не говорила, что пить газировку вредно?

Я выдавил лимон в коку, размешал и отпил глоток.

— А ты заметил, как она рассмеялась? — спросила Кэролайн. — Люблю девушек с чувством юмора.

— И с шикарной оснасткой.

— Да, и с этим тоже. Вообще, о разных изгибах и формах написано и сказано просто уйма, пусть даже этот твой Мондриан верил только в прямые линии и цвета основного спектра. Ты считаешь, он был гением?

— Возможно.

— Кто знает, может, и был. Но если уж выбирать, что повесить на стенку, то честно скажу, я вполне довольна моей литографией Шагала.

— Забавно…

— Что забавно?

— Чуть раньше, — сказал я, — ну, стоя перед этой самой картиной, я вдруг подумал: как бы замечательно она смотрелась в моей квартире.

— Где?

— Над диваном. Прямо в центре, над самым диваном.

— Правда?.. — Она зажмурилась, пытаясь представить. — Картина, которую мы только что видели? Или та, другая, из квартиры Ондердонка?

— Которую только что видели. Но и другая тоже, думаю, смотрелась бы неплохо.

— Над диваном?

— Да.

— А знаешь, пожалуй, ты прав. Она действительно будет шикарно выглядеть у тебя в квартире, — сказала она. — И когда вся эта заварушка кончится, знаешь, что мы с тобой должны сделать в первую очередь, Берн?

— Ага, — ответил я. — Отсидеть от одного до десяти.

— От одного до десяти?

— Лет. В тюрьме.

— О-о… — протянула она и пренебрежительно отмахнулась, показывая свое отношение к петенциарной системе в целом. — Нет, я серьезно, Берн. Когда все это закончится, ты сядешь и сам нарисуешь себе Мондриана и повесишь картину над диваном.

— О, перестань!

— Да нет, я правда серьезно! Ну, подумай сам, Берн. То, что в свое время делал этот старина Пит, вовсе не трудно повторить. Ладно, согласна, он был гением, потому что первым придумал все эти полоски и цвета, и пропорции были у него само совершенство и соответствовали целой системе философских взглядов, не знаю, правда, каких именно, но что с того? Ведь если ты задашься одной-единственной целью, сделать копию для своей квартиры, неужели уж так сложно следовать его размерам, скопировать цвета и просто нарисовать ее, и все дела? Нет, я хотела сказать не «нарисовать», никаким рисунком здесь и не пахнет. Никаких полутонов, никаких светотеней. Просто белое полотно, а на нем черные линии и цветные пятна. Неужели для того, чтоб написать такую картину, нужно десять лет проторчать за мольбертом в институте изобразительных искусств?

— Что за дурацкая идея, — заметил я. — И потом, это наверняка сложнее, чем кажется на первый взгляд.

— Все сложнее, чем кажется на первый взгляд. Думаешь, так просто сделать хороший груминг какой-нибудь там ши-тцу. [28]Нет, это тоже сложнее, чем кажется, однако для того вовсе не обязательно быть гением. Где этот твой набросок? Неужели, зная размеры, ты не сумеешь изобразить то же самое красками на полотне?

— Единственное, что я точно сумею, так это раскрасить стену малярным валиком, не более того.

— Тогда зачем ты делал наброски?

— Затем, что кругом развелось слишком уж много картин, — ответил я. — И если не поставить рядом, различить я их просто не в состоянии. Мондриан Мондрианом, но я подумал, что набросок может сослужить службу при идентификации. Если, разумеется, увижу когда-нибудь еще одну его картину, помимо той, что висит у Хьюлетта. Но сделать этого я не могу.

— Что не можешь?

— Написать копию с Мондриана. Я вообще не понимаю, как это он умудрился создать такой шедевр. Все эти черные линии — такие прямые и острые, словно лезвие ножа. Как это у него получилось, ума не приложу.

— Ну, по всей вероятности, тут нужна твердая рука.

— Не только. К тому же я понятия не имею, какие нужно купить краски, уж не говоря о том, как их смешивать.

— Но можно научиться!

— Нет, такую работу может сделать только художник, — сказал я.

— Конечно. Если знаешь технику и…

— Жаль, что мы не успели использовать технику Тернквиста. Он был художником и обожал Мондриана.

— Он, слава богу, не единственный в Нью-Йорке художник. Если уж ты задался целью повесить Мондриана над диваном и не хочешь написать картину сам, уверена, найти кого-нибудь не проблема.

— Я не говорю о Мондриане для личного пользования.

— Разве? О!..

— Именно.

— Так ты хочешь…

— Именно.

— Куда запропастилась эта чертова официантка? Да человек может запросто от жажды помереть, пока она…

— Вот она, идет.

— Слава Богу. Нет, не думаю, что это сработает, Берн. Я ведь говорила о картине, которая будет хорошо смотреться над твоим диваном, а не о том, чтобы одурачить экспертов. Кроме того, где найти художника, которому можно доверять?

— Да, это проблема.

Подошла официантка и поставила перед Кэролайн новую порцию мартини. Окинула взглядом мой бокал с кокой, еще наполовину полный. Или наполовину пустой, на взгляд пессимиста.