Тень секретарши Гамлета

– Я докажу, что это не так, – спокойно ответил жених.

Его выдержка и самообладание так взбесили Фокина, что он не выдержал и вмазал ему под дых. Пресс оказался железным, Алекс только тихонько крякнул, но устоял.

– На твоем месте я бы тоже меня ударил, – невозмутимо сказал он. – Но если ты хочешь приходить в этот дом, мы должны подружиться.

– Я никогда не стану прошлым для Шубы, слышишь?! – сквозь зубы процедил Севка. – Ни-ког-да!

В кармане завибрировал мобильный и, чтобы показать, что он тоже спокоен, Севка ответил на звонок подчеркнуто вежливо:

– Я вас слушаю.

Адвокат Женя Данилов взволнованно что-то сказал и потом повторил это три раза, чтобы до Фокина дошел смысл сказанного.

– Что?! Что происходит?! – На балкон прибежала Шуба и начала трясти за плечо побелевшего Севку. – Почему ты молчишь?!

– Папаня в изоляторе повесился, – тихо ответил Фокин.

– Да в морге ваш Фокин! В морге! – твердил дежурный мент с погонами младшего лейтенанта, но ни потрясти его за грудки, ни дать в морду не было никакой возможности, потому что это было здание РОВД, да и сил никаких не осталось.

Васька Лаврухин, примчавшийся через десять минут после того, как ему позвонила Шуба, заорал на младшего лейтенанта:

– Я же говорю тебе, Панков, есть сведения, что Фокина откачали и увезли в лазарет!

– Так и валите в лазарет, что вы ко мне привязались? – оскорбился Панков. – А я говорю, что бомж этот кладбищенский – в морге!

Лаврухин схватил за руку Шубу и потащил ее к машине.

Севка пошел за ними.

Через десять минут они сидели в приемном покое больницы.

– Да, привезли Фокина, жив ваш папаша, – кивнул дежурный врач. – В реанимации он лежит. Плохой совсем.

– Попрощаться пустите? – спросил будто не сам Севка, а кто-то за него озвучил его мысли. Он вообще словно видел себя со стороны – маленького, щуплого, всклокоченного, несчастного и потерянного…

Кажется, когда умирают, видят себя со стороны.

– Не положено свиданий, – вздохнул врач, но, подумав, добавил: – Хотя… уж очень тяжелый больной, давайте попробуем договориться.

Лаврухин с дежурным врачом куда-то ушли.

Шуба села рядом с Севкой на пластиковую скамеечку и, обняв его за плечи, прижалась к нему.

– Ну живой же! – зашептала она. – Пусть в реанимации, но живой! Твой папаня сильный, он выкарабкается!

– Не мог он в петлю полезть, – давясь слезами, пробормотал Севка. – Не мог! Ты папаню не знаешь, он любит жизнь в любых ее проявлениях, даже тюремных.

Они помолчали немного, Севка чувствовал, как бьется Шуркино сердце – взволнованно и учащенно.

– Хочешь, я не выйду замуж за Алекса? – вдруг спросила она.

– Не хочу. Не сидеть же тебе из-за меня всю жизнь бобылихой.

Сердце у Шубы дало сбой и заскакало галопом. Наверное, она ждала другого ответа, но Севка не мог его дать.

– Пошли! – крикнул из мерцающего дневными лампами коридора Лаврухин. – У нас есть несколько минут на свидание с Генрихом!

В сестринской всем выдали белые халаты, бахилы и какие-то дурацкие маски. Словно стая инопланетян, они ввалились в палату реанимации.

Папаня с синюшным лицом и багровой полосой на шее лежал под белой простыней. Какой-то шумный агрегат через прозрачную маску качал воздух в папанины легкие, отчего грудь у Генриха то вздыбливалась, то опадала.

– Папаня! – бросившись к нему, Севка упал возле кровати на колени. – Папаня, вернись! Я тебя люблю больше всех на свете! У меня, кроме тебя, никого нет!

Шуба с Лаврухиным, не найдя стульев, уселись на подоконник.

Папаня вдруг открыл глаза и сорвал с себя аппарат искусственной вентиляции легких.

– Севун, дай водяры, день торговли надо отметить! – прохрипел он.

– Не положено, – всхлипнул Севка. – Ты сам дышать можешь?

– Если не дашь, сдохну немедленно, – пригрозил Генрих Генрихович. – Я уже почти месяц в общественной жизни никак не участвую!

Шуба порылась в сумочке, отыскала туалетную воду спрей и подошла к Фокину-старшему.

– Рот откройте, – распорядилась она, наклоняясь над кроватью.

Папаня широко распахнул пасть, показав вполне приличные зубы и опухшую глотку. Шурка несколько раз прыснула туда туалетной водой.

– Отсутствие алкоголя для постоянно пьющего человека – большой стресс, – пояснила она. – Он не столько от повешения умирал, сколько от отсутствия водки.

– Другое дело! – обрадовался Генрих. – Теперь можно жить дальше!

– Скажи, что ты не сам повесился! – взмолился Севка, хватая его за руку.

– Сам. Штаны снял и на них повесился. Тошно стало! Не вынес информационной блокады. Скажи, Севун, Египет открыл границу с сектором Газа? – Генрих опять открыл рот, и Шуба снова брызнула туда туалетной водой.

– Генрих Генрихович, на вашем месте я бы признался, что вам помогли повеситься, – сурово сказал Лаврухин. – У вас же на руках синяки!

– Кто помог-то? Дохляк, которого мне вчера в камеру подсадили?! Да я его сам десять раз повешу! А синяки – это трупные пятна, – хмыкнул папаня.

– Зря вы так, – вздохнул Вася. – Вас завтра же в психушку определят долечиваться.

– А там день десантника дадут отметить? – оживился папаня.

– Там каждый божий день – день десантника, – усмехнулся Вася, доставая из кармана разрывающийся от вибрации мобильник. – Лаврухин у аппарата! – рявкнул он в трубку.

– Время! – В палату заглянул конвоир и, принюхавшись, вдруг спросил: – Почему одеколоном пахнет?

– Это миазмы моей души! – бодро откликнулся Фокин-старший. – Лю-юди, а кого утвердили в должности президента Ирана?! – заорал он.

– Больному лучше? – удивился конвоир.

– Больному хуже! – заявила Шуба и, незаметно сунув под подушку туалетную воду, быстро нацепила на папаню кислородную маску. – Не дергайтесь и притворяйтесь смертельно больным, – шепнула она Генриху.

– Еще раз повесишься, убью! – показал ему кулак Севка.

– Время! – напомнил конвоир и скрылся.

– Я должен срочно уехать, – вдруг заторопился Лаврухин. – На моем участке девку ножом пырнули. Прямо в частной гостинице! – Вася рванул к двери и выбежал в коридор.

– Ка-ка-какую девку?! – помчался за ним Севка. – В ка-кой гостинице?! В «Золотом петушке»?!

– Откуда ты знаешь? – резко остановился Лаврухин.

– Там… там… там… там… – От ужаса Фокин не мог ничего сказать.

– Ты оставил там свою игровую приставку? – догадалась подбежавшая Шуба.

– А-а-а-а-а-а-а-а! – завопил Фокин, бросаясь вниз по лестнице к выходу.

Кристи уже погрузили в «скорую», когда Севка, Лаврухин и Шуба на «Астон Мартине» подлетели к «Золотому петушку». Она лежала на носилках под простыней, пропитанной кровью, и попыталась что-то сказать, увидев Севку, запрыгнувшего в машину.

– Ей нельзя разговаривать, – оттеснил его от носилок врач. – Она потеряла очень много крови.

– Это плохой клип, – пробормотала Кристи. – Я в нем больше не буду сниматься…

– Кто?! Кто на тебя напал?!! – склонился над ней Фокин.

– Батюшка.

– Кто?!!

– Батюшка…

– Она бредит? – в отчаянии обратился Севка к врачу, который уже установил Кристи капельницу.

– Послушайте, – устало ответил врач, – эта девушка чудом спаслась! Ее ударили ножом в сердце, но силикон в груди помешал попасть в цель. Выйдите из машины, вы мешаете мне работать!

Севка вылез из «скорой» и, махнув рукой Шубе, которая курила в машине, побежал в гостиницу.

В номере работала оперативная группа со следователем прокуратуры.

Бледный Лаврухин крутился возле огромной лужи крови, залившей порог и пол в коридоре.

– Она говорит, что на нее напал батюшка, – запыхавшись, сообщил ему Севка. – Бредит, наверное.

– Это действительно так. – Вася отошел к окну в коридоре и закурил. – Администратор и горничная рассказали, что в два часа ночи соседний номер снял священнослужитель в рясе. Вместо паспорта он предоставил права на имя кого бы ты думал?