Чисто компьютерное убийство

— Ну, увидимся мы или нет, зависит от вас. — Она была явно польщена эпитетом «прекрасная» и дала это понять, поощрив его дальнейшим: — Хотя было бы действительно интересно взглянуть на вас при нормальном освещении…

Так продолжалось в течение почти месяца, пока Гаврилов не выбрался вроде бы по служебным делам в Москву. Там, наконец, их отношения были закреплены теми действиями, которые принято называть занятиями любовью. Затем либо она приезжала в Петербург, и Сергей выкраивал для нее часы, отодвигая все запланированные встречи своего любовного ряда, либо наведывался в столицу. Все эти их встречи начинались и заканчивались одним — постелью. Она получала от этого утоление страсти и огромное физическое наслаждение, а он — очередные звания и звездочки. К ее глазам он уже присмотрелся, попривык и уже не тонул в них при взгляде в упор, а так, слегка купался. Но даже при таком неглубоком погружении добрел до звания капитана первого ранга и должности заместителя командира серьезного военно-научного подразделения. И при этом поразительно легко прошагал лестничный пролет научной лестницы от кандидата до доктора наук. В соответствующих высоких кругах о нем уже всерьез поговаривали как о реальном претенденте на вакансию члена-корреспондента Академии наук.

Остановка на достигнутых рубежах произошла из-за нелепой случайности. Однажды, во время его очередного наезда в Москву, они встречались у нее дома, а утром Сергей собирался уже уходить. Зинаида Петровна повернула ключ в входной двери, взялась за ручку, чтобы ее распахнуть, и вдруг… на пороге возник адмирал Торлин, неожиданно вернувшийся домой. Так «пруха» совершенно случайно превратилась в «проруху».

Стиль жизни Сергея Ильича допускал подобные казусы, и они в его практике походов по чужим женам бывали, и неоднократно. Бывал он и бит, и оплеван. Но это все дела минувших дней. А в этот раз немая сцена оказалась действительно немой. Правда, обошлось без мордобоя, адмирал только в немом бешенстве потряс рогами и ни разу даже не выстрелил. Зинаида Петровна лежала без чувств прямо на полу в прихожей, а Сергей Ильич рационально использовал предоставленные ему судьбой пару секунд замешательства, чтобы с достоинством застигнутого в чужом огороде козла удалиться.

Перевод его на адмиральскую должность руководителем другого подразделения, который практически во всех инстанциях уже был согласован, не состоялся. Но то, что он уже имел — пост заместителя по научной части и звание капитана первого ранга — осталось при нем. И это было совсем неплохо, в сложившейся ситуации…

У Сергея Ильича не имелось биологического счетчика его многочисленных половых контактов, и, между тем, его можно с полным правом считать однолюбом. Почему? А потому, что у него были десятки Тань, Наташ, Галин, Вероник… но только одна Люба. Да, Люба Яропольская. Их давние отношения протекали как бы в фоновом режиме: у нее были, как она выражалась, свои мужики, а у него — свои бабы. Ее мужики служили ей для заполнения длительных пауз в их отношениях, а ему женщины нужны были постоянно и каждый раз новые.

Гаврилов познакомился с ней у художников, о которых она делала телепередачу. После первой ночи они, как ни странно, стали встречаться регулярно. Редко, но регулярно. В какой-то момент Люба забеременела, но призналась в этом Сергею лишь тогда, когда прерывать беременность по медицинским меркам было поздно. Раздосадованный и обозленный Гаврилов настоял на аборте. В результате Любовь лишилась главного для женщины — возможности стать матерью. И хотя после этого они так же с редкой периодичностью продолжали встречаться, у Любы порой возникало к нему неосознанное чувство ненависти.

Поэтому, когда весть о гибели Гаврилова достигла ее ушей, она была стопроцентно уверена, что причину здесь следует искать в женщинах. «Шерше ля фам» — банально, но жизненно. Печальное известие Люба Яропольская получила как раз тогда, когда переживала период душевной депрессии из-за своей несостоявшейся женской судьбы и готова была мстить за это Сергею всеми доступными ей средствами. По этой причине Люба и пожелала открыть следователю все, что знала об отношениях Сергея с женским полом. Решив внести посильную лепту и «пнуть уже мертвого льва», она с журналистской расторопностью раскопала, кто конкретно занимается этим делом, и написала следователю письмо с жизнеописанием Сергея Ильича Гаврилова, начиная с известного ей момента — с приезда его на учебу в Ленинград из Алма-Аты. Подписи она не ставила, но особо и не скрывалась, указав в письме свой рабочий телефон — телефон редакции телерадиовещания на случай, если следователя вдруг заинтересует эта жизненная линия Гаврилова.

Потом, спустя несколько дней, настроение ее изменилось, и она уже очень сожалела о своей искрометной предательской озлобленности, но было поздно, птичка упорхнула, и письма назад не вернешь. Правда, знавшие ее историю близкие подруги успокаивали: «И правильно сделала, что написала. Будет знать!» А кто знать? Что знать? Следователь? Тот, возможно, и будет знать. А Сергей ничего не узнает. Он уже досыта доузнавался. И слезы градом полились из ее глаз.

Аналогичные чувства испытывали и многие другие женщины, которые нередко в сердцах, и с полным на то основанием, мысленно желали своему возлюбленному: «Чтоб ты сдох! Ты мне всю жизнь исковеркал!» А сейчас, узнав о постигшем их всех горе, они лили реки слез, которые впадали в водную акваторию Санкт-Петербурга и увеличивали круговорот воды в природе.

Глава 4

ГЛАВНОЕ — НЕ ПРОПУСТИТЬ

Когда-то Казик Слухотский и Валик Петляков учились в одной школе, в параллельных классах. Тесно общались на футбольном поле, выступали вместе за сборную команду школы. Казик был центральным нападающим и капитаном команды, а Валик — вратарем, поэтому в школе они были личностями известными и уважаемыми. Из этой пары Слухотского учителя считали более одаренным, но неупорядоченным. Он мог бы учиться на одни пятерки, но из-за несерьезного отношения к оценкам перебивался с двойки на пятерку, получая и то, и другое с одинаковой легкостью. Кроме того, Казик постоянно принимал участие в каких-то сварах, драках, что к его популярности футболиста добавляло и славу хулигана. В общем, амплуа футбольного нападающего подходило и ко всем другим его жизненным установкам.

Валик же в учебе и в игре руководствовался принципом — не пропустить. Не пропустить гол в защищаемые им ворота, запятую в предложении, урок или комсомольское собрание. Естественно, что он был членом комсомольского комитета школы и учился на круглые четверки. До пятерок не хватало даровитости, а тройку в своем табеле он просто не мог допустить, потому что по жизни был вратарем.

Последний раз их видели вместе на школьной дискотеке в выпускном классе. Но год этот оказался выпускным только для Валика Петлякова. У Казика Слухотского этот год стал «впускным», точнее «вступительным». Он попал под суд то ли за злостное хулиганство, то ли за попытку ограбления, и это стало блестяще сданным вступительным экзаменом в особый университет.

А у Валика дальше был институт, стройка, райком комсомола. Перестройку он встречал, уже будучи инструктором райкома партии. Затем вместе с товарищами по партии перестроился в хозяйственника — стал заведовать крупной универсальной базой, которую в результате и приватизировал, превратив практически в единоличную частную собственность. Здорово нагрев руки на черной торговле модным в недавнем прошлом заграничным спиртом «Ройял» и импортной электроникой, он, таким образом, остался верен себе и не пропустил ни одной возможности присвоить ничейное и обогатиться. Правда, Валерий Яковлевич иногда сильно расстраивался по поводу того, что другие его соратники достигли гораздо больших материальных высот в виде серьезной недвижимости и солидных счетов в иностранных банках. Но утешением ему служило то обстоятельство, что другая группа однопартийцев, в свою очередь, преуспели гораздо меньше Петлякова, ограничившись владением разнообразными ТОО и ООО — обществами с ограниченной ответственностью. Ограниченность, она и предназначена для ограниченных людей, думал он с тайным злорадством, никак не причисляя себя к этим ограниченным.