Серенада для Грейс

Сан-Антонио

СЕРЕНАДА ДЛЯ ГРЕЙС

Глава 1

Где пойдет речь о неосторожном вождении машины, монтировке, веревке для висельника и загадочной казни.

У человека глаза как два желтка в яичнице. Он невысок ростом, у него седые волосы и цвет лица диетика, всю жизнь питавшегося исключительно йогуртом.

Он тихо рыдает, и слезы оставляют розовые звездочки на промокательной бумаге пресс-папье.

В тот момент, когда я вношу свои девяносто килограммов в кабинет, шеф отвешивает мне многозначительный и в то же время раздосадованный взгляд…

Плачущих людей нам хватает здесь, в наших стенах, и нельзя сказать, чтобы мы разрывали себе душу от сочувствия. Обычно если кто-то начинает пускать слезу перед полицией, то этот кто-то или наделал глупостей, или разыгрывает сцену, чтобы привлечь нас на свою сторону…

Шеф произносит тихо:

— Сан-Антонио, познакомьтесь, это господин Ролле, один из моих друзей…

Я не подаю вида, но, надо сказать, меня это очень удивляет. У босса нет привычки представлять своих друзей подчиненным. Тем более я никогда не думал, что шеф будет знакомить меня со столь бурно рыдающим приятелем.

— Весьма польщен, — бормочу я голосом коммивояжера, пытающегося навязать коллекцию пылесосов улитке.

Человек поднимает на меня глаза супервегетарианца и протягивает руку, больше похожую на охлажденную свиную ножку.

Я не без чувства брезгливости слегка пожимаю этот мясной полуфабрикат, и плакса вновь впадает в транс.

Но любопытство начинает разбирать меня, и я ощущаю, что во мне что-то булькает и закипает. Не дожидаясь прорыва моего предохранительного клапана, шеф решает просветить меня.

— Вы читали в газетах о деле Ролле? — спрашивает он.

Я отрицательно трясу тыквой.

Газеты я покупаю редко и только для того, чтобы узнать, что идет в кино, или посмотреть очередную порцию комиксов.

— У господина Ролле, — говорит с расстановкой босс, — есть сын Эммануэль. Он серьезный, спокойный, уравновешенный мальчик…

У меня желание спросить, не собирается ли мальчик отвертеться от обманутой невесты, но я знаю, что шеф терпеть не может, когда его перебивают глупыми замечаниями.

— Этот молодой человек, — продолжает шеф, — заканчивал учебу в Англии… У господина Ролле есть представительства в Южной Африке, и он хотел после получения сыном британского образования послать его туда…

При этих словах человек с глазами яичницей опять начинает рыдать как помешанный.

Шеф прерывает свой рассказ, и мы сохраняем минуту тягостного молчания.

Не нужно быть ясновидцем или магом, чтобы понять: сынок угодил в серьезную передрягу.

Шеф, морщась, массирует голову, представляющую собой великолепный каток для мух цвета слоновой кости, самый гладкий каток в парижском регионе.

— Так, — изрекаю я, пытаясь поставить точку в конце бесконечных рыданий.

— Эммануэль год жил в Англии. Отец часто навещал его и вынес впечатление, что сын ведет правильную жизнь усидчивого студента… И так продолжалось в течение всего времени… Однако потом разыгралась драма…

Как прекрасный актер, шеф переводит дыхание и оставляет без внимания мое разгорающееся любопытство. Наконец он говорит:

— Однажды на шоссе из Лондона в Нортхемптон Эммануэль при обгоне нечаянно сбил велосипедиста. И здесь поведение этого серьезного юноши становится непонятным: вместо того чтобы остановиться и оказать помощь своей жертве, он жмет на газ и уезжает.

Я морщу нос.

Шеф одаривает меня взглядом, в котором можно прочесть: «Хорош гусь, нечего сказать!»

— Но это еще не все, — продолжает он.

Я весь превращаюсь в одно большое ухо, какое рисуют на плакатах, предостерегающих от шпионов.

— Когда Эммануэль Ролле скрылся с места происшествия, за ним погнался зеленщик, который был свидетелем этого несчастного случая. У него был небольшой, но быстрый фургончик, он скоро догнал машину Эммануэля и заставил остановиться, прижав ее к обочине. Не зная, вооружен ли виновник происшествия, водитель-зеленщик на всякий случай взял монтировку… Сын господина Ролле бросился на него, вырвал из рук монтировку и нанес сильный удар по голове, от которого бедняга скончался на месте…

Новая пауза.

— Гм, — произношу я, — странная история, хотя и довольно банальная… Но в Англии за подобные дела по головке не погладят… Так, и что дальше?

— Вот его и не погладили, — продолжает патрон. — Он приехал в Лондон и примерно через три часа пошел сдаваться полиции.

— Чума! — бормочу я.

— Да… Его судили и приговорили к смертной казни за умышленное убийство. Завтра утром приговор приведут в исполнение…

Тут несчастный отец Ролле совсем задыхается в слезах и с ужасным стоном складывается пополам. Трудно обладать хромированным сердцем и сдержаться от подступающих слез при виде убитого горем отца, знающего, что его сына завтра повесят на веревке.

Я отворачиваюсь, чтобы скрыть свои эмоции. Шеф поправляет свои образцовые манжеты. Очевидно, та, что стирает ему белье, под большим впечатлением от его великосветских манер и не экономит на крахмале.

Я преодолеваю нахлынувшие на меня чувства и соображаю: эта история, безусловно, очень печальна, но все же непонятно, зачем шеф мне ее рассказывает…

Он следит за ходом моих мыслей, как следят за вспыхивающими цифрами набранных очков на электрическом биллиарде.

— Сан-Антонио, — переходит он к делу, — я прошу вас оказать мне услугу. Большую услугу, что называется, в самом частном порядке… Господин Ролле очень хотел бы в последний раз обнять своего сына, но получается так, что это невозможно. Он обратился ко мне с просьбой отправить надежного человека в Англию, чтобы хоть кто-нибудь из земляков мог просто присутствовать и поддержать его сына в последние минуты его жизни. Я связался по этому поводу со Скотленд-ярдом. Но все, что могут нам позволить наши британские коллеги, так это присутствие на казни французского священника. А поскольку парень, похоже, не испытывает религиозных чувств, то этим священником, если не возражаете, будете вы… Я выпучиваю глаза:

— Я?!

— Вы видите какие-то затруднения?

— Нет… но… Просто я удивлен… И потом… Мне кажется, я не очень подхожу на роль пастыря заблудших душ, понимаете?

Шеф незаметно для Ролле подмигивает мне.

— Но, конечно, я всегда согласен… — быстро добавляю я.

Папаша Ролле, превозмогая горе, поднимается и идет ко мне. Он жмет и трясет мою руку, будто это ручка водяного насоса. Он икает, он пускает пузыри, он размазывается, он бормочет тривиальные фразы, истекает слезами, он умоляет, он благодарит…

После этого достает из бумажника пачку денег, толстую, как марокканский пуф, и кладет ее на стол шефа.

— Это на расходы по поездке комиссара Сан-Антонио, — говорит он и снова кидается в омут слез. — Скажите моему сыну, что…

— Хорошо, — скорбно произношу я, — я знаю, что говорят в таких случаях…

Тут мы с шефом прикладываем огромные усилия, чтобы выковырять папашу из кабинета. Он не перестает голосить, лить слезы, рвать себе и нам душу. Он разорвал бы на себе и рубашку, но, видимо, понимает, что здесь будет трудно найти другую.

Когда мы остаемся с патроном одни, наше первое желание — отереть пот со лба. Затем смотрим друг на друга так же выразительно, как два памятника, стоящие один напротив другого.

— Грустно, правда? — тихо говорит шеф.

— Очень…

— Вы, наверное, задаетесь вопросом, почему я выбрал именно вас.

— Да, действительно, — бормочу я. Шеф пожимает плечами.

— Честно говоря, я почти ничего не знаю, понимаете? — Вдруг, будто осознав несоответствие данного заявления со своим положением, он продолжает: — Я чувствую, что в этой истории Эммануэля Ролле есть какая-то тайна. Я давно знаком с их семьей. Это законопослушные тихие граждане, делающие свое дело и неспособные убивать людей…